Блокада Ленинграда и национальный вопрос

ОТ РЕДАКЦИИ: Публикуем очень интересную дискуссионную работу Александра Хайфиша о трудностях внешней политики при социализме и об исторической преемственности политики государств. С какими-то отдельными мыслями и высказываниями автора можно не соглашаться. Но в любом случае польза этого материала сохраняется даже не в конкретных решениях и предложениях по имеющимся международным вопросам, а в том, что коммунисты всегда должны видеть связь между прошлым, настоящим и будущим. Грядущему социализму ещё долго придётся решать проблемы, в том числе и национальные, корни которых уходят в глубину веков. Тот, кто этого не понимает, вряд ли может считать себя адекватным человеком, изучившим и правильно понявшим историю ХХ века. Идеологическая комиссия ЦК РКРП будет приветствовать продолжение дискуссии и серьёзно отнесётся к новым материалам на эту тему.

Постановка задачи

Один из самых важных навыков коммуниста – уметь анализировать и решать проблемы, связанные с государственным управлением. Учиться этому можно в том числе и путём исследования событий прошлого, выясняя, к каким последствиям приводили те или иные решения в реальной практике государственного управления и какие были возможны альтернативы. Данная работа пишется в год 80-летия Победы советского народа в Великой Отечественной войне и посвящена прежде всего конфликту СССР и Финляндии в её рамках, приведшему в том числе к блокаде Ленинграда. Поскольку же всякое явление для наилучшего понимания следует рассматривать в его развитии, то и мы уделим много внимания истории взаимоотношений российского и советского государств с Финляндией и Скандинавией в целом.

Почему тематика ВОВ особенно важна для коммунистической кухарки, желающей научиться управлять государством? Ответ достаточно очевиден. Эта война обошлась советскому народу и государству чрезвычайно дорого. К тому же Победа, оплаченная двадцатью миллионами человеческих жизней и огромными разрушениями в Европейской части страны, носила двойственный характер: с одной стороны, социалистический мир сильно расширил свои границы, а с другой – в долгосрочной перспективе война надломила психику советского народа и стала одной из косвенных причин падения соцлагеря и Советского Союза в 1989-1991 годах. Разумеется, мы заинтересованы извлечь уроки из этих событий, чтобы в каких-то гипотетических схожих ситуациях в будущем не прийти к результату аналогичному или ещё худшему, чем в минувшей реальности. Применительно к ВОВ это означает, что, анализируя войну постфактум, нам требуется найти такие ходы, которые ослабили бы её тяжесть, уменьшили сроки, снизили потери, привели к более благоприятному исходу, а в долгосрочной перспективе – даже предотвратили бы последующий крах СССР. А если при анализе мы и обнаружили бы, что сделать те или иные полезные ходы в конкретный момент времени не представлялось возможным, то, по крайней мере, всё равно нашли бы факторы, отягощавшие ход войны и подлежавшие устранению в принципе.

На всякий случай я ещё раз подчеркну, что нельзя считать подобное занятие некими отвлечёнными упражнениями из области альтернативной истории. Тем более не следует слушать некоторых историков, повторяющих, словно попугаи, будто история не имеет «сослагательного наклонения» (для справки – в русском языке есть условное наклонение, а не какое-то там «сослагательное»). Имеет ещё как – во всяком случае, для тех, кто готов извлекать из истории уроки и строить будущее в том числе на фундаменте этого опыта. Ведь борьба с фашизмом (а равно и с капитализмом вообще) в мировых масштабах нам ещё предстоит, и причём не исключено, что предстоит в более или менее сравнимой ситуации – в конце-то концов, мы, как российские коммунисты, должны предполагать, что борьбу эту мы будем вести с той же самой российской базы. Стало быть, и готовиться нам надо соответствующим образом.

И ещё один момент. Исследуемая в настоящей работе тема тесно связана с национальным вопросом, который, как и многое другое в марксизме, ввиду временного кризиса коммунистической идеи и теории оказался к настоящему времени изрядно запутан и потому требует прояснения и доработки. На примере финляндской проблемы и выводов из неё я намерен сформулировать на базе современных знаний те положения национального вопроса, что связаны с ленинским тезисом о «праве наций на самоопределение вплоть до отделения». Это я сделаю в последних параграфах своей работы. При этом по ходу работы я буду оппонировать обобщённым вульгаризаторам данного тезиса, которые полагают, будто истинный коммунист обязан видеть героического борца за свободу, выражающего волю нации к самоопределению, в любом абсолютно сепаратисте или майданщике, и ещё деятельно поддерживать подобных персонажей. Людям, придерживающимся этой точки зрения, я присвою условное наименование «красные самоопределяторы» и буду активно использовать его далее по тексту.

Перейдём к делу. Одной из крупнейших трагедий ВОВ стала блокада Ленинграда. Потери от блокады трудно оценить точно, но, вероятно, составляют они только погибшими не менее полутора миллионов человек – в том числе собственно блокадников (порядка 650 тыс. человек), жителей оккупированных немцами пригородных районов, эвакуированного населения, умершего от последствий блокады и тяжести процесса эвакуации, и убитых советских военнослужащих, так или иначе участвовавших в обороне города. Поэтому один из очевидных способов облегчить ход войны, уменьшить нагрузку на советский народ – это каким-то образом избежать блокады; и, рассматривая события Великой Отечественной войны как пример учебной проблемы из области государственного управления, мы должны сейчас искать такие решения, которые позволили бы это сделать.

На данную тему всегда любили порассуждать либералы, у которых, как водится, во всём виноваты «упёртый маньяк Сталин» и прочие «кровавые большевики», поскольку нормальные люди на их месте сдали бы город, чем и разрешили бы проблему ко всеобщему удовлетворению. Разбирать эту явную (и людоедскую) глупость в рамках настоящей работы нет смысла; я лишь мимоходом замечу, что сдать Ленинград – это отличный способ приблизить поражение в ВОВ, причём обрекая на голодную смерть уже не часть, а всех жителей города. Рассуждения в глобальных масштабах – то есть поиск способа улучшить начало войны в целом – мы тоже оставим за скобками; у нас тема более узкая и конкретная. Можно было бы, напротив, попытаться уйти в частности и разобрать конкретно бои с немцами на подступах к Ленинграду с целью найти возможные улучшения решений за советское командование – но мы не пойдём и таким путём, ибо это ловля шансов уже совсем мизерных и туманных. Наконец, встречаются попытки придумать что-то для улучшения снабжения города, но, поскольку придумывать там особо нечего (советская власть и без того совершила чудо), то по этой части тоже в основном изощряются либералы: то у них (у Латыниной, в частности) требуется Эффективный Частный Собственник, который бы мигом лодочками через Ладогу всё нужное перевёз, то предлагается остановить снабжение ленинградских военных заводов, чтобы завезти в город больше продовольствия. Всё это можно непочтительно охарактеризовать как идиотизм на марше и не уделять ему более внимания.

Между тем слона в вопросе блокады почему-то редко кто примечает. Ленинград блокировали не только немцы с юга, но и финны с севера. А вот фактор Финляндии, во-первых, является для организации блокады решающим (не будет враждебной Финляндии – не будет и блокады, да и на общий ход войны такое изменение обстановки повлияет очень сильно), а во-вторых, может быть проанализирован с достаточной степенью однозначности и чёткости. Поэтому сформулируем вопрос так: «Что нужно было делать, чтобы не иметь в 1941 году Финляндии в составе фашистского блока?». И ответ на него в самом общем виде прозвучит до ужаса империалистически: «Иметь Финляндию в своём собственном составе», поскольку путей к вариантам союзной или нейтральной Финляндии не обнаруживается до 1941 года совершенно. Если, услыхав такое заявление, вы не заклеймили с ходу автора красным империалистом и не закрыли с негодованием данный текст, то давайте обсудим этот вопрос с самого начала.

География

К сожалению, в Средневековье никто и слыхом не слыхивал о праве нации на самоопределение вплоть до отделения, столь любимом ныне «красными самоопределяторами». Да и с явлением нации, как это ни покажется странным, всё тоже обстояло как-то тухло. Поэтому национальный фактор в межгосударственных отношениях был неактуален, а территории Финляндии и Карелии веками являлись объектом шведско-новгородских, а затем шведско-русских войн, возникавших ввиду стремления сторон контролировать балтийскую торговлю и по некоторым другим причинам. Местное же весьма многонациональное население понятия не имело, что оно должно заняться национально-освободительной борьбой и организовать своё собственное свободное государство. Впрочем, территории конкретно нынешней Финляндии находились в эти тёмные времена преимущественно под контролем Швеции, а русским удалось прийти сюда в больших масштабах только во второй половине Северной войны, когда Пётр I смог завоевать всю более-менее населённую часть Финляндии. В 1721 году, при заключении мира, Финляндию вернули Швеции назад (удержать за собой другие отвоёванные у неё земли было значительно актуальнее), но современная стратегическая ситуация в регионе зародилась в общем виде именно тогда. Обрисуем её, уделив большое внимание такой не особенно популярной у чересчур плазменных марксистов штуке, как география.

Наиболее важным долгоиграющим результатом петровской деятельности стало основание Санкт-Петербурга, придавшее конфликтам в регионе совершенно новое качество. В чём оно выражалось? С 1703 и особенно с 1721 года Россия и затем Советский Союз оказались вынуждены любой ценой удерживать как к югу, так и к северу от Невы весьма значительную окрестную территорию и хотя бы кусочек балтийского побережья – потому что, даже безотносительно важности выхода к Балтике самого по себе, Петербург являлся либо столицей страны, либо её вторым по значению городом. Между тем появление столь важного населённого пункта в устье Невы означало, что Россия серьёзно вклинилась в достаточно изолированный географический регион Фенноскандия, в состав которого входят:

- собственно Скандинавский полуостров (его занимают современные Швеция и Норвегия);

- Лапландия (так называется северная часть Фенноскандии, включающая сегодня норвежские, шведские, финские, российские земли);

- Финляндия;

- Кольский полуостров;

- Карелия (делится на Беломорскую, Олонецкую, Приладожскую и Западную, причём Западная принадлежит современной Финляндии).

Каков стратегический смысл этого вклинивания? Представим, что Петербурга-Ленинграда не существовало бы, зато в наличии имелась бы Большая Швеция, или единая Скандинавия, называйте это гипотетическое государство как хотите. В таком случае географически естественная граница между Россией и Большой Швецией пролегла бы по Неве, Ладоге, Свири, Онеге и реке Выг (сегодня эта река в основном представляет собой трассу Беломорско-Балтийского канала). Таким образом, Карелия, Лапландия, Кольский полуостров, невзирая на наличие там средневековых русских поселений, с течением времени поглощались бы Большой Швецией естественным путём. После этого по такой вот русско-скандинавской границе образовалась бы так называемая взаимно блокированная позиция – это когда наступление с её рубежа, предпринятое любой из сторон, до поры до времени ухудшает позицию наступающей стороны и уязвимо для контрударов противника. Поэтому такая граница была бы устойчивой, особенно если мы учтём местные тяжёлые природные условия (суровый северный климат, огромное количество озёр, речек, болот, лесов), малую численность населения, немногочисленность путей сообщения и населённых пунктов – все эти обстоятельства мешают организации наступательных операций. Другое дело, что тогда бы начали работать морские фланги, и тоже не в пользу России – на западном Большая Швеция получила бы серьёзное преимущество в борьбе за Прибалтику, на северном Россия утратила бы безраздельный контроль на Белом море, что совершенно не пошло бы на пользу беломорскому каналу отечественной морской торговли. То есть взаимно блокированная позиция тоже была бы не такой уж неуязвимой с точки зрения дальнейшего наступления вглубь русской территории; да и вообще, в отсутствие северо-западных областей в составе России её мощь как государства существенно снижалась бы. Но всё это уже лежит за рамками нашего анализа. Сейчас достаточно констатировать, что проигрывать Северную войну было никак нельзя – Ливонская война и события Смуты уже показали, что из таких поражений получается.

Однако Пётр в Северной войне не просто победил, но ещё и основал на новых границах новую российскую столицу. Тем самым он создал центр мощного русского влияния в Прибалтике и Приладожской Карелии, а также гарантировал, что никакой Большой Швеции существовать не будет, чем обеспечил России дальнейший суверенитет над Беломорской Карелией и Кольским полуостровом. Кстати, не забудем ещё про основание Петрозаводска практически одновременно с Петербургом – он ведь тоже создавался как промышленный центр и, стало быть, служил важнейшей точкой русского контроля над Олонецкой Карелией. Соответственно, благодаря всему этому образовалась плюс-минус современная граница между Россией и Финляндией (тогда – частью шведского государства).

А вот это как раз граница не слишком устойчивая. Пусть она всё равно начертана по малонаселённой и труднопроходимой местности, но ни на какие серьёзные естественные рубежи не опирается и при этом является весьма протяжённой (значительно больше тысячи километров), что оставляет сторонам определённую свободу действий. Причём выгоды такой относительной свободы здесь вовсе не обоюдные: противник, который за этой границей стоит – будь то независимая Финляндия, Большая Швеция, гитлеровский блок или НАТО – обладает целым рядом преимуществ. Для начала, тот факт, что Россия может опираться на балтийском фланге на Ленинград – это палка о двух концах: с одной стороны, огромный промышленный центр, ключевой порт и важный транспортный узел укрепляет границу и гарантирует наличие российского флота на Балтике, с другой, город ведь при этом находится рядом с границей, и если уж его берут, то последствия оказываются катастрофическими. То же самое можно сказать и о появившемся в начале XX века Мурманске, ныне крупнейшем в мире городе за полярным кругом – на баренцевоморском фланге границы он работает абсолютно аналогично. Следующий момент. Российская территория в Беломорской Карелии у́же финской, и к тому же по ней до самого Мурманска проходит только одна железная и одна сквозная автомобильная дорога, что затрудняет маневрирование российскими войсками вдоль границы и облегчает противнику потенциальное прерывание коммуникаций большой России с Кольским полуостровом (или также и с северной частью Карелии, в зависимости от места выхода противника к Белому морю). Финская же меридиональная сеть дорог значительно обширнее. Далее. Если Финляндия воюет не самостоятельно, а как часть Большой Швеции или в составе коалиции типа гитлеровской или натовской, то в этом случае Финляндия для России оказывается не более чем предпольем перед главными скандинавскими объектами, до которых ещё поди доберись – сухопутную границу со Швецией и Норвегией Финляндия имеет только на Крайнем Севере, а южнее даже успешно наступающие российские войска просто упрутся в Ботнический залив, и организовывать его преодоление будет отдельной задачей. Если же ключевые цели в коалиционной войне вообще лежат вне Скандинавии, то для России финское направление послужит в чистом виде отвлечением сил с главных фронтов – раздражающим, но необходимым. А вот для Финляндии и её друзей всё обстоит совершенно не так – как уже говорилось, такие вкусные трофеи, как Ленинград и Мурманск, лежат недалеко от финских границ (ну, точнее, сегодняшний Мурманск – в первую очередь от норвежских). К тому же, как говорится, скандинавы там живут – и потому, в отличие от России, именно на этом фронте у них будут сосредоточены вся армия и всё внимание, а подготовка к войне будет вестись исключительно с расчётом на свои домашние природно-географические условия. Наконец, посмотрим на перспективы морской войны на Балтике: даже если Эстония, Латвия и Литва принадлежат России, то Финляндия всё равно в состоянии затруднить ей балтийские коммуникации, а уж если положение дел таково, как сейчас, то финны на пару с прибалтами, тем более с мощными союзниками за спиной, не особо-то пропустят Балтийский флот даже за пределы Маркизовой лужи.

Итак, если мы рассматриваем чисто географические соображения в вакууме, то в конкурентной логике эксплуататорских обществ они заставляют Финляндию и её друзей стремиться вытеснить Россию за пределы Фенноскандии (и даже ещё дальше, учитывая, что для контроля над Ленинградом и его агломерацией необходимо форсировать Неву, а кроме того, конкурентам всегда очень приятно полностью лишить Россию выхода к Балтике). Россию эти соображения, напротив, принуждают искать устойчивой границы на севере, для чего требуется забирать почти всю Финляндию – как минимум до рубежа реки Кемийоки (от города Кеми до города Рованиеми и далее к современной российско-норвежской границе). Но, как я только что показал, на практике-то для Финляндии и её друзей наступательная война в этом регионе стократ привлекательнее, чем для России – что, собственно, финны с компанией и демонстрировали нам всю историческую дорогу последних столетий.

Россия и шведская Финляндия

Теперь, в контексте вновь обретённого знания, давайте проследим, как же фактор Финляндии все эти триста лет влиял на Россию и как та, в свою очередь, пыталась финскую проблему решать. Значит, по итогам Северной войны Россия получила из числа условно «финских» территорий Приладожскую Карелию с Выборгом – и, таким образом, известную нам по тридцатым годам задачу-минимум «обезопасить Ленинград, отодвинув границу на северо-запад» Пётр выполнил сразу же. Но – опять же как в тридцатые годы – долгосрочного мира таким способом добиться не удалось.

Поражение Швеции в Северной войне, разумеется, повлекло за собой шведский реваншизм – и в 1741 году шведы начали новую войну, намереваясь не только полностью отыграть результаты предыдущей, но в пределе забрать вообще всю Карелию и не знаю уж насчёт Кольского полуострова. Характерно, что Швеция-то в это время была после всех поражений парламентской монархией со слабым королём и сильной пророссийской партией – но попытке реванша всё это не помешало. Затея с треском провалилась – шведская армия потерпела в Южной Финляндии полное поражение, а русские после этого беспрепятственно заняли почти всю Финляндию. Что сделала императрица Елизавета? А она предпочла заниматься не укреплением государства, а порешанием вопросиков, поэтому по условиям мирного договора Финляндию вернули Швеции опять, зато принудили Швецию избрать наследником престола формально пророссийскую кандидатуру. Пользы с того оказалось примерно ноль, как обычно и бывает, когда применяешь метод порешания вопросиков в государственных делах, но это совсем другая история. Правда, придержать кусочек территории всё-таки хватило ума даже Елизавете – границу ещё немного отодвинули на северо-запад, за пределы границы нынешней, после чего в составе России оказалась вся Карелия целиком, включая и западную её часть.

Следующая попытка шведского реванша пришлась на 1788-1790 годы, когда с парламентаризмом было покончено и в стране вновь укрепилась королевская власть. Эта война началась при неготовности к ней России, но закончилась вничью, без территориальных изменений. Мораль из войн со Швецией XVIII века – тайное порешание вопросиков, хитрые планы и прочая подобная ерунда совершенно не спасают вас от военных ударов, если противнику это кажется выгодным. Поэтому весомую, грубую, зримую территорию нельзя разменивать на иллюзорное дипломатическое влияние. Особенно при такой географической обстановке.

Финляндия в империи и национальный вопрос

В начале XIX века Россия продемонстрировала несколько иную манеру действий. Александр I, известный подлец и негодяй, всё же, видно, смекнул, что многолетнее нависание Финляндии над имперской столицей – это не то, что нужно терпеть и дальше. Весной 1808 года он воспользовался выгодой своего временного союза с Наполеоном и, прежде чем его попрать, при французской поддержке и даже прямом поощрении сам атаковал Швецию, которая на тот момент вступила в антифранцузский союз с Англией. К весне следующего года эта война была доведена до победного конца, и Александр I смог официально присоединить Финляндию к России. «Спасибо» он Наполеону, конечно, не сказал, вместо того вскоре отблагодарив французского императора на типичный александровский манер. Ну и вообще, на этом моменте полезные действия со стороны Александра I и закончились, потому что присоединил он Финляндию в особом статусе почти полностью автономного великого княжества с собственным, оставшимся от Швеции, законодательством (которое даже считалось «конституцией»), обособленной администрацией, отдельной финансовой системой и массой других привилегий, которых при шведах Финляндия не имела (хотя статусом великого княжества обладала и при них). А надо заметить, что на тот момент население Финляндии едва достигало миллиона человек, причём это с учётом Выборгской губернии, которую Александр с барского плеча включил в границы Великого княжества. Национально монолитным оно тоже, конечно, не являлось, состоя из шведов, финнов, карел, саамов, немцев, русских. То есть при желании переварить эту территорию было легко, особенно в сочетании с надлежащими прогрессивными реформами в самой России. Увы, Александр не сделал ни того, ни другого, а вместо того, не пожелав интегрировать Финляндию в состав России как следует, организовал большую проблему будущим поколениям – «бомбу Александра» заложил, так сказать, причём сугубо по собственному произволу. Впрочем, вот русско-шведских войн после утраты Швецией Финляндии больше никогда не случалось. Совпадение? Не думаю.

Между тем бомба оказалась тем более бомбической, что постоянно действующие географические соображения и медленно изменяющиеся соображения экономические дополнились в международной политике тех времён идеями национализма. Этот бич человечества и вечный спутник капитализма начал выходить на историческую сцену уже в конце XVIII века; не обошёл он своим вниманием и глухой скандинавский угол Европы. В Финляндии национализм первоначально приобрёл весьма своеобразные формы, и об этом нужно сказать особо.

Если кто-то полагает, что дело с русской Финляндией обстояло классически – мол, большая царская Россия, оправдывая репутацию тюрьмы народов, угнетала естественное национальное чувство финского народа, чем вызывала его законное негодование – то это очень большая ошибка. Собственно «финнов» как нации в капиталистическом смысле слова на момент присоединения Финляндии к России не существовало. Городское население в основном составляли шведы, что и неудивительно – ведь они же крупнейшие финские города (включая Хельсинки-Гельсингфорс и Турку-Або) как раз и основывали в своё время, то есть в начале или по ходу своего владычества над Финляндией. Финны же представляли собой потомков нескольких финно-угорских племён (сумь, емь, корела) и составляли сельское большинство (около 80%) населения – естественно, без сформированного литературного языка (даже письменность финский язык получил только в XVI веке) и городской культуры, то есть без атрибутов, необходимых для возникновения буржуазного национализма. А вот почва для финляндского сепаратизма, тем не менее, в наличии имелась – шведская элита Финляндии давно была склонна к обособлению от Швеции, потому что зачем это благородным аристократам какое-то заморское начальство, пусть даже и в лице главного аристократа – короля. Отсюда и статус Финляндии как великого княжества в составе Швеции, который существовал ещё с XVI века: это не для местной «сиволапой крестьянщины» было сделано, не для её пока что несуществующих и никому не интересных национальных чувств, а явилось следствием попыток шведской короны улучшить свой контроль над финскими территориями, оспариваемого шведской же по происхождению аристократией.

Но вот пришли новые времена. Финляндию присоединили к России, отказавшись при этом от нормальной интеграционной политики, а вместо того сделав ставку на развитие у здешней элиты финского национального самосознания в противовес шведскому. И начавшийся здесь националистический подъём приобрёл поэтому парадоксальные формы – на русской территории конкурировали между собой финский и шведский национализмы (выступавшие за независимость и за обратное присоединение к Швеции соответственно) при полном попустительстве всего этого дела со стороны империи, полагавшей, будто в лице финских националистов она имеет своих добрых подданых. Что самое пикантное, оба национализма опирались на этнически шведский актив. То есть носителями, распространителями, предводителями «финского» национализма в Российской империи первоначально были этнические шведы, которые с момента отделения от Швеции решили, что пора, по моде времён, образовать настоящую правильную буржуазную финскую нацию со всеми полагающимися атрибутами. Правда, вскоре им стала помогать вышедшая из толщи народных масс финская интеллигенция в первом поколении, но в целом сельские этнические финны первоначально являлись скорее объектом изучения со стороны финляндизировавшихся шведов, которым для обретения собственного государства требовалось сформировать литературный финский язык (это заняло примерно полвека), печатно зафиксировать финский фольклор, начать современными средствами пропагандировать среди городского населения финскую народную культуру. А финская буржуазная нация сложилась из городского шведского и сельского финского компонентов на заложенной таким способом финской культурной базе лишь с течением времени, и даже в начале XX века процесс этот ещё не был завершён.

Соответственно, на протяжении XIX века положение дел в скандинавском секторе с точки зрения России должно было рисоваться так. Внешняя угроза отсутствовала – Швеция оставалась слаба, границы со Швецией и Норвегией были прочны и естественны, а другим внешним силам лезть в Скандинавию без сухопутного плацдарма было сильно неудобно (англичане и французы в Крымскую войну попытались, но ничего существенного у них не получилось; хотя тут России повезло, что в лагерь её противников не успела записаться Швеция). Зато помаленьку нарастала угроза внутренняя, потому что в Европе всё пышнее расцветала мода на национализм, Великое княжество было автономно почти до степени независимости и следовало европейским тенденциям, а центральные власти не очень знали, как решать эту проблему. Так, при Александре II последовала дальнейшая либерализация (скажем, Финляндия получила абсолютно независимую таможенную систему, собственную денежную единицу, отдельную армию), а кроме того, поощрялось развитие финских языка и культуры в противовес шведским (и, что совсем парадоксально, в противовес и русским тоже – был период, когда обязательное изучение русского языка в финских школах отменили совсем). И наоборот, в 1890-е годы начались скромные попытки хоть немножко вернуть почти уже независимое Великое княжество в сферу центрального управления империей – ну, например, русский язык получил в Финляндии статус третьего государственного, а жители империи из-за пределов Великого княжества обрели право занимать в нём государственные должности. Политика эта встречалась в штыки – так, в 1904 году был демонстративно, прямо в финском сенате, убит олицетворявший её генерал-губернатор Бобриков. Да и вообще, попытки частичной рецентрализации привели к дальнейшему стремительному росту финского национального самосознания. После же революции 1905-1907 годов, в которой Финляндия играла весьма значимую роль, стало ясно, что любая более успешная революция в России приведёт к немедленной утрате русской власти на финской территории. Мораль из событий вокруг Финляндии в последние сто лет существования царской России поэтому такова – нельзя заигрывать с национализмом и конфедерализмом внутри страны в любой форме; когда-то это неизбежно обойдётся вам очень дорого, и скорее рано, чем поздно.

Суммируем сказанное для всего периода Российской империи. Несмотря на всё, что мне могут возмущённо высказать о реакционном царизме, захватнических войнах, тюрьме народов и всяком таком, постфактум – зная, что именно в России удалось совершить социалистическую революцию – в наших сегодняшних интересах были бы более раннее присоединение Финляндии в XVIII веке и её нормальная интеграция в состав империи в XIX веке. Это повысило бы вероятность последующего сохранения Финляндии в составе СССР и, соответственно, также и вероятность избежания ряда последующих скверных событий, в том числе и блокады Ленинграда. Правда, тут нужно сделать одну оговорку, касающуюся роли личности в истории. Если бы Финляндия не была до такой степени автономной, Ленин не смог бы так ловко там прятаться. Так что всё в мире диалектично.

Продолжение следует