Примечательное событие, взаимосвязанное духовно с именем классика поэзии Востока произошло осенью и зимой сурового 1941 года в осажденном немецко-фашистскими войсками Ленинграде (сейчас Санкт-Петербурге) - отмечался 500-летний юбилей Алишера Навои. Его великие произведения, написанные на фарси и на тюркском, переведенные на десятки языков мира в XIX-XX веках, пополнили сокровищницу культуры человечества.

В Западной Европе вовсю колыхало пламя Второй мировой войны, и она неуклонно приближалась к границам тогдашнего СССР, когда 12 марта 1941 года появилось правительственное постановление о проведении двух юбилейных торжеств – 800-летия Низами Ганджави и 500-летия Алишера Навои, издании их полного академического собрания сочинений на языке оригинала и в переводе на русский.

В те же дни были образованы республиканские юбилейные комиссии в Баку и Ташкенте. В масштабе страны – в тогдашнем Ленинграде, где жили и работали крупнейшие российские востоковеды, где исследования в этой сфере были сосредоточены в университете и академических НИИ – востоковедения и народов Азии, в Государственном Эрмитаже, Публичной библиотеке имени Салтыкова-Щедрина.

Причем, в анналах этого старейшего книгохранилища по сей день находится рукопись «Первого дивана» Алишера Навои, переписанная при его жизни – 1465-1466 годах известным гератским каллиграфом Султан Али Машхади. А попала она сюда в числе других шедевров из фондов Тегеранской библиотеки в 1829 году в счет своеобразной компенсации за варварское убийство русского писателя и дипломата А. С. Грибоедова по распоряжению иранского шаха...

Так вот, тогда, в суровом 1941 году не удалось масштабно провести юбилейное торжество Навои. Они отмечались в Ташкенте уже после войны, в 1948 году. Однако история и судьба так распорядилась, что юбилей, несмотря на блокаду, был все же отмечен осенью и зимой сорок первого, благодаря самоотверженности питерских ученых и литераторов.

Правда, весьма скромно 10 и 12 декабря в Школьном кабинете Эрмитажа состоялись Навоийские чтения великого узбекского поэта. Ему же посвящалось состоявшееся уже 29 декабря научная сессия в Институте востоковедения, что в здании на улице Биржевая, 1.

Несмотря на блокаду, было разослано приглашение: «Государственный Эрмитаж приглашает Вас на торжественное заседание, посвященное 500-летию со дня рождения великого узбекского поэта Алишера Навои. Заседание состоится 10 декабря 1941 года в 14 часов». Пригласительный билет, отпечатанный тиражом в несколько десятков экземпляров во 2-й типолитографии Гидрометеоиздата. Можно представить, какие чувства испытывали тогда, в суровом 41-м, те, кто, укутанный в платки, высохший от голода и холода, принимал, казалось, фантастическое приглашение.

Многие постоянные посетители Эрмитажа, узнав о юбилее, пешком добирались сюда с разных окраин. В том числе 74-летний академик Сергей Жебелев – последний из еще оставшихся тогда живых наставников академика Орбели. Уже потом, во время заседания в Школьном кабинете, к председательствующему Иосифу Абгаровичу подойдет дежурная и скажет: «Что делать, пришли, гм, безбилетники?». И Орбели без колебаний воскликнет: «Конечно, впустить!».

Заметим, что по тем временам каждый шаг горожанина-блокадника равнялся километру. Суровость осады приближалась в ту пору к своему апогею.

Да, воистину: когда говорили пушки, музы не молчали!

Тогдашний директор Эрмитажа Борис Борисович Пиотровский, в то время молодой ученый, был командиром пожарной группы в эрмитажной команде МПВО, вел в те далекие годы войны то памятное заседание.

Вспоминают очевидцы и участники юбилейного собрания – профессор востфака ЛГУ А. Н. Болдырев и художник фарфорового завода имени Ломоносова М. Н. Мох.

В уютной квартире Александра Николаевича Болдырева на проспекте Мориса Тореза (а гостей встречал, облаченный в узбекский чапан) он бережнохранит доклад «Навои и его время», с которым он выступил зимой 41-го в Эрмитаже. Михаил Николаевич Мох,который проживает в своем доме-мастерской, что в поселке, где каждой осенью и весной останавливаются перед дальней дорогой лебеди. Да и сам поселок назван поэтически – Лебяжье. Попивая по-узбекски крепко заваренный кок-чай, под завывание холодного ветра с Финского залива, художник вспоминал:

- Так уж случилось, что юбилейное заседание проходило дважды: 10 и 12 декабря. Все оставшиеся сотрудники Эрмитажа (основные сокровища и работники успели двумя эшелонами эвакуироваться на Урал), и в их числе Пиотровский, Болдырев и я состояли в пожарной команде. Сутками дежурили на крышах, во дворе Висячего сада, где в блокаду выращивали картошку и овощи, вокруг зданий, готовые в любую минуту ринуться в схватку с огнем от зажигательных бомб и снарядов. График по-фронтовому был суров, каждый человек на вахте – на строгом учете. В такой обстановке мы чествовали узбекского поэта.

Вступительное слово произнес академик Орбели:

Как раз в этот момент мощный глухой взрыв заставил содрогнуться воздух и сидящих в зале, задребезжали стекла. Ухнуло поблизости. Когда все бросились к окнам, грянул второй взрыв на Неве, взметнулся ледяной водяной столб...

Академик Орбели попытался успокоить присутствовавших и перейти в бомбоубежище, однако все снова заняли стулья. Заседание продолжилось. Благодаря Эрмитажу и его руководителю, академик Сергей Жебелев назвал это торжество «праздником науки»...

Высокие окна Школьного кабинета, выходящие на набережную Невы. Тогда, в 41-м, неподалеку, напротив служебного входа в Эрмитаж, стояло вмерзшее в лед вспомогательное судно бригады подплава Балтфлота «Полярная звезда» (кстати, в прошлом – прогулочная яхта царской семьи). От этого парохода матросы перекинули провод, поделившись немногими киловаттами с береговым соседом и дав ток в его некоторые помещения.

В Школьном кабинете, где проходило памятное заседание, где теперь размещается кинолекционный зал, в углу в тот далекий декабрьский день рядом с пробковыми макетами старинных римских зданий были выставлены юбилейные экспонаты – фарфоровые бокал и шкатулка, расписанные Михаилом Мохом на тему произведений Навои. В свободные от пожарной вахты время, в течение осени и зимы 41-го, в холодной комнатке вахты, часто при свече или тусклом сете лампады опухший от голода художник, вдохновленный просьбой академика Орбели, готовился к предстоящему юбилею.

Каким-то чудом ему удалось раздобыть электромуфельную печь. В ней-то за пару дней до заседания Михаил Николаевич обжигал свои творения, их можно и поныне увидеть в одном из эрмитажных залов. Спустя десятилетия после того памятного торжества по заказу ташкентского профессора-навоиведа Хамида Сулейманова Михаил Мох повторит авторские работы и создаст новые фарфоровые изделия для Литературного музея имени Алишера Навои в Ташкенте. Эти работы питерского мастера по сей день в этом музее, кстати, по соседству с фотографией и фирменным спасательным кругом, подаренными экипажем сухогрузного теплохода «Алишер Навои», приписанного к Владивостоку.

... Вернемся к декабрю 41-го. Завершая речь, академик Орбели сказал:

После небольшого, но содержательного доклада А. Болдырева о Навои и его эпохе, зазвучала поэзия. Первым читал свои переводы Всеволод Рождественский. Читал нежную лирику человек в военной шинели с кобурой на боку, военкор, которому к ночи до 24.00 надо было отбыть обратно на фронт.
Затем поэтическая эстафета перешла к другому переводчику, знатоку многих западных и восточных языков, включая узбекский и фарси, специалисту, который очень увлекался тюркологией, Николаю Лебедеву.

Через день, 12 декабря, заседание продолжалось. С докладом «Навои и древний Восток» выступил Борис Пиотровский, который, кстати, о предыдущем заседании написал маленькую заметку для эрмитажного «Боевого листка».
Итак, зал, затаив дыхание, слушал ученого – ученика академика Орбели. Затем опять слово взял Николай Лебедев:

- Эти и другие строки Навои звучали в переводе Николая Лебедева, который сам мечтал всецело посвятить себя поэзии.

- После второго заседания, на котором он читал Навои в переводе и в оригинале – на староузбекском (чагатайском) языке, Николай Федорович очень устал, - запишет в своем дневнике Б. Пиотровский. – Он медленно умирал на койке в бомбоубежище и, несмотря на физическую усталость, читал свои переводы и стихи. Он уже был мертв, покрытый цветным туркменским паласом. А нам казалось, что он все еще шепчет стихи.

На покатом своде подвала по-латыни были начертаны слова, брошенные Архимедом римскому воину, занесшему над его головой окровавленный меч завоевателя:

NOLI TANGERE CIRCULOS MEOS!
(НЕ ТРОГАЙ МОИ ЧЕРТЕЖИ!)

А утром 29 декабря юбилейная эстафета с Эрмитажа перейдет в академический Институт востоковедения на улице Биржевой, 1. Там вступительное слово скажет академик И. Крачковский – тот самый, что готовил в те дни свой знаменитый перевод «Корана» на русский язык. О творчестве Навои затем расскажет не менее знаменитый востоковед, член-корреспондент тогдашней АН СССР Е. Бертельс, а весьма оригинальный доклад на тему «Навои и грузинская поэма «Бахрам Гуриани» прочтет профессор, кавказовед Б. Руденко. В канун 1942 года по городскому радио академик И. Орбели на весь мир выскажет новогоднее поздравление из блокадного Питера и упомянет о недавних юбилейных торжествах по случаю 500-летия Навои...

В феврале 1946 года Иосифа Абгаровича пригласят в качестве свидетеля злодеяний фашизма на Нюрнбергский процесс, где ему доведется выступать по существу как прокурору. Отвечая на вопрос адвоката, защищавшего гитлеровский генштаб: «Достаточно ли велики познания свидетеля в артиллерии, чтобы он мог судить о преднамеренности обстрелов Эрмитажа?», мудрый академик Орбели ответит так:

Эти заключительные фразы питерского ученого на Международном трибунале процитируют освещавшие его заседания журналисты всех мировых агентств, радио и газет.

... В ту грозную пору, когда Гитлер приказал стереть с лица земли город на Неве, великий поэт Востока Навои объединил преданных своему делу людей науки, искусства и литературы, заставил торжествовать музу, когда гремели пушки. Обессмертили имя жителей града Петра Великого, заполнивших в стенах Эрмитажа и Института Востоковедения еще одну яркую страницу в мировой по существу истории. Это было в то время, когда только открылась «Дорога жизни» по льду Ладожского озера, когда под Москвой потерпел враг первое крупное поражение. Юбилеи шоира отозвались своеобразной увертюрой известной «Ленинградской симфонии» Дмитрия Шостаковича.