ENG
Предлагаем Вашему вниманию продолжение цикла статей, посвященных литературе советского периода нашей страны. Авторы цикла подробно рассматривают различные периоды творческой жизни СССР и дают характеристику наиболее значительным произведениям.
Предыдущие статьи из цикла: статья 1, статья 2, статья 3 часть 1 и статья 3 часть 2, статья 4, статья 5, статья 6 часть 1, часть 2, часть 3 и часть 4.
Теперь снова обратимся к оттепельной поэзии и посмотрим, чем радовали советских людей поэты не столь откровенно антисоветские, как Окуджава или Евтушенко. Так, например, Роберт Рождественский (1932-1994), представлявший ту же самую поэтическую группировку и являвшийся одним из флагманов шестидесятнической поэзии, воплощал скорее её «светлую» сторону и даже считался советским патриотом. Во всяком случае, он, в отличие от Евтушенко, не слишком зацикливался на теме покаяния за сталинизм и куда больше внимания уделял современным ему делам, будь то большие проекты освоения космоса и целины или какие-то частные громкие события.
Вот, скажем, широко известная (особенно строками об «идущих учениях») песня на стихи Рождественского «Огромное небо» (1967), посвящённая реальному трагическому случаю, когда советские лётчики ценой своих жизней спасли от катастрофы Западный Берлин.
Об этом, товарищ,
Не вспомнить нельзя,
В одной эскадрилье
Служили друзья,
И было на службе
И в сердце у них
Огромное небо, огромное небо,
Огромное небо - одно на двоих.
Летали, дружили
В небесной дали,
Рукою до звезд
Дотянуться могли,
Беда подступила,
Как слезы к глазам -
Однажды в полете, однажды в полете,
Однажды в полете мотор отказал...
И надо бы прыгать -
Не вышел полет!..
Но рухнет на город
Пустой самолет!
Пройдет, не оставив
Живого следа,
И тысячи жизней, и тысячи жизней,
И тысячи жизней прервутся тогда!
Мелькают кварталы,
И прыгать нельзя...
"Дотянем до леса!" -
Решили друзья.
"Подальше от города
Смерть унесем.
Пускай мы погибнем, пускай мы погибнем,
Пускай мы погибнем, но город спасем!"
Стрела самолета
Рванулась с небес,
И вздрогнул от взрыва
Березовый лес!..
Не скоро поляны
Травой зарастут...
А город подумал, а город подумал,
А город подумал: "Ученья идут!"
В могиле лежат
Посреди тишины
Отличные парни
Отличной страны...
Светло и торжественно
Смотрит на них
Огромное небо, огромное небо,
Огромное небо - одно на двоих!
Из песни нельзя понять, что речь идёт именно о Берлине. Но советским людям было не важно, своих мирных жителей спасать или чужих; для них вообще чужих не было. Возможно, поэт считал также, что такая история могла случиться где угодно и что-то подобное может повториться в любом месте – и потому намеренно избегал конкретных деталей. Зато в песне подчёркивается, что это не просто какие-то абстрактные лётчики, а именно советские люди – ведь несоветские в такой ситуации не факт, что стали бы жертвовать собой. Так, на авиашоу во Львове в 2002 году произошла трагедия, когда лётчики катапультировались, а оставленный ими самолёт упал на толпу зрителей. Этот случай продемонстрировал разницу между советскими и несоветскими людьми нагляднее некуда.
Рождественский вообще широко известен как поэт-песенник – число советских песен на его стихи исчисляется как бы не сотнями. Писал он песни и ко многим кинофильмам: например, для цикла «Неуловимые мстители» (1966, 1968) им написаны тексты песен «Погоня» и «Песня неуловимых». По этому примеру видно, что тема революционной романтики для Рождественского была так же характерна, как и для многих других шестидесятников. Более того, этот же романтический дух, пусть и в более мрачном и серьёзном обрамлении, мог переноситься даже на тему Великой Отечественной войны, что, вообще говоря, для советского восприятия войны было уже не совсем типично. Так, на более ранние стихи Рождественского была создана песня «Свет Вечного огня» (1980), о которой в последние годы даже вспомнили вновь и периодически исполняют её теперь на официальных концертах.
Свет вечного огня - жар вещего костра,
Тебе рассвет родня, тебе заря сестра.
Всем сбившемся с пути, всем рухнувшим с коня,
Дорогу освети, свет вечного огня!
Оружья закали, замёрших отогрей,
Взорвавшихся спали, к наивным будь добрей.
Не станет пусть в веках, ни уголка ни дня,
Куда б не проникал свет вечного огня.
Восстав из под Земли в пороховом дыму,
Погибшие пришли к подножью твоему:
Сквозь дальние огни, сквозь ржавые бинты.
В упор глядят они, как полыхаешь ты.
Их прошлый не покой, не сбывшийся простор,
Сейчас в тебе огонь, сейчас в тебе костёр.
Не станет пусть в веках, ни уголка ни дня,
Куда б не проникал свет вечного огня.
На жизненном кругу сегодня и вчера,
Мы у тебя в долгу, свет вечного огня.
И прежде и теперь в долгу за каждый вздох
И если я тебе не выплачу свой долг,
Тогда убей меня, и прокляни меня,
Свет вечного огня, жар вещего костра…
Не станет пусть в веках, ни уголка ни дня,
Куда б не проникал свет вечного огня.
Свет вечного огня…
Увы, даже такие слова мог написать человек, на практике придерживавшийся совсем иной политической позиции. И чтобы выявить подлинную позицию Рождественского, уместно будет подробно рассмотреть историю с его стихотворением «Да, мальчики!», которое получило громкую известность как часть долгоиграющего и шумного литературно-политического скандала.
Всё началось с Евгения Евтушенко, который, будучи, видимо, задет, что в молодёжной среде находятся ренегаты, не воспринимающие его как гуру и властителя дум и даже нахально его критикующие, выразил свои чувства в стихотворении «Давайте, мальчики!» (1959). Там он попытался изобразить из себя мудрого, познавшего жизнь философа, который видит в подобной критике лишь бестолковый молодой задор – но попытка вышла не особенно успешной, поскольку Евтушенко, выдавая своё раздражение с головой, подбирал для оппонентов возможно более унизительные и пренебрежительные эпитеты. Да и самому ему в том году исполнилось лишь 27 лет, и роль познавшего жизнь философа смотрелась на нём смешно ещё и поэтому. Приводим текст стихотворения для удобства читателей:
Я был жесток. Я резко обличал, о собственных ошибках не печалясь. Казалось мне – людей я обучал, как надо жить, и люди обучались.
Но – стал прощать... Тревожная примета! И мне уже на выступленье где-то сказала чудненький очкарик-лаборантка, что я смотрю на вещи либерально. Приходят мальчики, надменные и властные. Они сжимают кулачонки влажные и, задыхаясь от смертельной сладости, отважно обличают мои слабости. Давайте, мальчики! Давайте! Будьте стойкими! Я просто старше вас в познании своём. Переставая быть к другим жестокими, быть молодыми мы перестаем. Я понимаю, что умнее – со стыдливостью. Вы неразумнее, но это не беда, ведь даже и в своей несправедливости вы тоже справедливы иногда. Давайте, мальчики! Но знайте – старше станете. и, зарекаясь ошибаться впредь, от собственной жестокости устанете и потихоньку будете добреть. Другие мальчики, надменные и властные, придут, сжимая кулачонки влажные, и, задыхаясь от смертельной сладости, обрушатся они на ваши слабости. Вы будете – предсказываю – мучиться, порою даже огрызаться зло, но всё-таки в себе найдёте мужество, чтобы сказать, как вам ни тяжело: "Давайте, мальчики!"
Этот балаган, очевидно, вконец утомил Николая Грибачёва – литератора широкого профиля (поэта, прозаика, переводчика, сказочника, редактора), который принадлежал к предыдущему поколению, иной социальной среде, был ветераном войны и смотрел на компанию шестидесятников не слишком благосклонно. В 1962 году Грибачёв, явно отвечая Евтушенко, опубликовал стихотворение «Нет, мальчики!», которое либеральная Википедия ныне именует не иначе как «манифест антиоттепельной реакции». Приводим целиком и это стихотворение тоже:
Порой мальчишки бродят на Руси, Расхристанные, – господи, спаси! – С одной наивной страстью – жаждой славы, Скандальной, мимолётной – хоть какой. Их не тянули в прорву переправы, И «мессер» им не пел за упокой, Они в атаках не пахали носом, Не маялись по тюрьмам и в плену И не решали тот вопрос вопросов – Как накормить, во что одеть страну. А дети у вагонов задыхались: «Дядь, хлебца дай!» «Дядь, милый, помоги!» А женщины голодные впрягались И тяжко по земле влекли плуги, И, по пределу силы и бессилья, Железной не раздавлена пятой, Шла в новый день Советская Россия С её неодолимой правотой, И строила, напряжена до дрожи, И голову купала в облаках, И мальчиков, вот этих самых тоже, Носила на израненных руках. Теперь они в свою вступают силу. Но, на тщеславье разменяв талант, Уже порою смотрят на Россию Как бы слегка на заграничный лад. И хоть борьба кипит на всех широтах И гром лавины в мире не затих, Чёрт знает что малюют на полотнах, Чёрт знает что натаскивают в стих. И, по зелёности еще не зная, Какая в этом пошлость и тоска, Подносят нам свои иноизданья, Как на вершину славы пропуска. Ну, что ж, мы снисходительны ко блажи И много всяких видели дорог, Но, мальчики, кому ж вы души ваши, Кому сердца вы отдали в залог? Нога скользить, язык болтать свободен, Но есть тот страшный миг на рубеже, Где сделал шаг – и ты уже безроден, И не под красным знаменем уже, И отчий край как бы отчасти вчуже, Сородичей обычай и закон. И ты один И словно к лютой стуже, К насмешкам сверстников приговорён. Так уходили многие в безвестье, И след их смыт, и свет их душ погас, И ни строки, ни отголоска песни, И даже слёз их не дошло до нас. Кто помнит их? Кто их могилы сыщет? Кто их теперь услышит голоса? Чужой над ними в полдень ветер свищет, Чужая в полночь падает роса. Нет, мальчики, мы вас не с тем растили, От изнуренья падая почти, Чтоб вас украли, увели, растлили Безродные дельцы и ловкачи, Не с тем вставали в орудийном рыке И шли на стройки, ватники надев, Чтоб стали вы паяцами на рынке И гитаристами для томных дев. Не изменяя помыслу и слову И, если надо, жертвуя собой, Во всех краях, на всех широтах снова Мы и за вас ведём сегодня бой, Чтоб вас теченьем книзу не сносило, Чтоб вас могла любить и понимать Она сама – Советская Россия, Святая ваша Родина и мать!
Нетрудно заметить, что Грибачёв, несмотря на справедливость и силу его слов, всё равно остаётся в слабой позиции: «мальчики»-то давно и безвозвратно стали врагами «святой их Родины и матери», но предыдущее поколение не может в это поверить (и действительно, из шестидесятых годов сделать столь категоричный вывод было сложно), а потому вынуждено бороться не столько против них, сколько за их бессмертные души. Но что толку взывать к разуму и совести последовательных врагов, а уж тем более пугать их отрывом от своего поколения, которое благодаря оттепельной пропаганде уже в значительной части мыслило на тот же «слегка заграничный лад»?
Естественно, «мальчикам» легко было прибегнуть в ответ к привычной ядовитой демагогии. И вот на сцену поэтической дискуссии выступил Рождественский и разразился ответным стихотворением «Да, мальчики!» (1963). Написал он его «лесенкой», по примеру Маяковского, как делал нередко.
Мы - виноваты
Виноваты очень:
Не мы
с десантом
падали во мглу.
И в ту -
войной затоптанную
осень -
мы были не на фронте,
а в тылу.
На стук ночной
не вздрагивали боязно.
Не видели
ни плена,
ни тюрьмы!
Мы виноваты,
что родились поздно.
Прощенья просим:
Виноваты мы.
Но вот уже
и наши судьбы
начаты.
Шаг первый сделан-
сказаны слова.
Мы начаты-
то накрепко,
то начерно.
Как песни,
как апрельская трава..
Мы входим в жизнь.
Мы презираем блеянье.
И вдруг я слышу разговор о том,
что вот, мол, подрастает поколение.
Некстати: непонятное:
Не то:
И некто-
суетливо и запальчиво,-
непостижимо злобой
увлечен,
уже кричит,
в лицо нам
тыча пальцем:
"Нет, мальчики!"
Позвольте,
он - о чем?
О чем?
Нам снисхождения не надо!
О чем?
И я оглядываю их:
строителей,
поэтов,
космонавтов -
великолепных мальчиков моих.
Не нам брюзжать,
Не нам копить обиды:
И все ж -таки
во имя
всей земли:
"Да, мальчики!"
Которые с орбиты
космической
в герои
снизошли!
Да, мальчики,
веселые искатели,
отбившиеся
от холодных рук:
Я говорю об этом
не напрасно
и повторять готов
на все лады:
Да, мальчики в сухих морозах Братска!
Да, мальчики, в совхозах Кулунды!
Да,
дерзновенно
умные
очкарики-
грядущее
неслыханных наук!
Да, мальчики,
в учениях тяжелых,
окованные
строгостью
брони.
Пижоны?
Ладно.
Дело
не в пижонах.
И наше поколенье -
не они.
Пусть голосят
о непослушных детях
в клубящемся
искусственном дыму
лихие спекулянты
на идеях
не научившиеся
ничему.
А нам смешны
пророки
неуклюжие.
Ведь им ответить сможем мы сполна.
В любом из нас клокочет революция
Единственная.
Верная.
Одна.
Да, мальчики!
Со мною рядом встаньте
над немощью
придуманной
возни.
Да, мальчики!
Работайте, мечтайте.
И ошибайтесь,-
Дьявол вас возьми!
Да, мальчики,
выходим в путь негладкий!
Боритесь
с ложью!
Стойте на своем!
Ведь вы не ошибетесь
в самом главном.
В том флаге, под которым мы живем!
Самое интересное заключается в том, что стихотворение впервые появилось не в печати. Для удара по врагам оттепели Рождественский выбрал место получше. Свой исполненный самоуверенной оттепельной (контр)революционности креатив поэт зачитал на мероприятии, которое носило название «Встреча руководителей партии и правительства с деятелями литературы и искусства» и проходило непосредственно в Кремле при деятельном участии лично Хрущёва. Надо полагать, что если бы так поступил Грибачёв или любой другой «консервативный» литератор, нынешняя «демократическая общественность» немедля заклеймила бы его выступление «политическим доносом» – ну а Рождественский же свой, поэтому никому и в голову не приходит помыслить в том направлении.
Впрочем, наш поэт просчитался и поддержки сверху не получил. Хрущёв, выступая на мероприятии с огромной речью (её текст занимает в номере «Правды» от 10 марта 1963 года четыре полосы), хотя и уделил много времени очередным разоблачениям проклятого Сталина, но рвения Рождественского не оценил и сделал ему следующее внушение:
«Здесь выступал поэт Р. Рождественский. Он полемизировал со стихотворением Н. Грибачева “Нет, мальчики!”. В выступлении тов. Рождественского сквозила мысль о том, что будто бы только группа молодых литераторов выражает настроения всей нашей молодёжи, что они являются наставниками молодёжи. Это совсем не так. Наша советская молодёжь воспитана партией, она идёт за партией, видит в ней своего воспитателя и вождя. (Бурные аплодисменты).
Молодому поэту Р. Рождественскому я хотел бы поставить в пример поэта-солдата, у которого меткий глаз и который точно, без промаха бьёт по идейным врагам, поэта-коммуниста Н. Грибачёва. (Аплодисменты)».
Кроме того, если верить бродящему из публикации в публикацию либеральному апокрифу, Хрущёв «в бешенстве кричал: “Товарищ Рождественский, пора вам встать под знамёна ваших отцов!”», но ни этого текста, ни тем более бешенства стенограмма не зафиксировала.
Что уж там не понравилось товарищу первому секретарю, вопрос отдельный. Можно предположить, что он понял опасность ситуации, при которой состояние умов общества определяет кучка модных литераторов и прочих деятелей искусств, лояльность которых партии и коммунистической идее весьма сомнительна. Кроме того, если позволить молодёжи отправить в утиль поколение Грибачёва, то уж поколение-то Хрущёва они снесут на помойку ещё до того. К слову сказать, далее по ходу хрущёвской речи досталось и Евтушенко (за поддержку абстракционизма и формализма), и другим деятелям либерального крыла советского искусства – а потому эта речь может рассматриваться как начало заката оттепельной культурной вседозволенности.
Но так или иначе, а нам есть смысл разобрать стихотворение «Да, мальчики!» без помощи дорогого Никиты Сергеевича. Что мы в нём видим? Рождественский первым делом прицепился к аргументу Грибачёва, что нынешняя молодёжь не была на войне, и вывернул его удобным для себя образом. Ведь нельзя же, действительно, не признать, что глупо и несправедливо упрекать «опоздавших» на войну в силу возраста. Да и вообще, непедагогично разглагольствовать перед младшими на предмет, что они не имеют того или иного опыта и не пережили каких-то трудностей – так их можно разве что толкнуть на различные глупые и рискованные авантюры. Проблема, однако, в том, что Грибачёв расставляет акценты иначе – он констатирует, что «мальчиковая» часть молодёжи уже творит глупости, причём творит не только вследствие объективного отсутствия опыта войны и раннего социалистического строительства, но прежде всего из-за субъективного отсутствия всякого интереса к этому опыту. Проще говоря, Грибачёв написал, что «мальчикам» плевать на всё, что происходило до их вступления в активную жизнь, а Рождественский, наверняка прекрасно всё поняв, сделал вид, будто это был упрёк в «опоздании на войну».
В первых же строках изобразив таким способом оппонентов неадекватными старыми ослами, Рождественский развивает эту тему и далее. Причём вражина в его воображении не просто суетливо, запальчиво и злобно тычет в бедных мальчиков холодными пальцами, крича и блея при этом «Чорта лысого вам, а не интырнет!»… то есть, простите: «Нет, мальчики!»; на самом деле всё даже хуже – Рождественский ещё и глухо намекает своим читателям, что эти вот все грибачёвы при кровавом Сталине ходили стучать по ночам в двери добрых граждан – с понятными для тех последствиями. Но нынче жизнь другая, и потому новому поколению весёлых победивших мальчиков всякие там «лихие спекулянты на идеях» более не страшны: чуть что – голову этой немощи оторвут под знаменем единственной истинной клокочущей революции. Это, кстати, к вопросу о том, чего испугался Хрущёв – до хунвэйбинов и парижского мая оставалось ещё несколько лет, но для опытного политикана, вероятно, не составляло особого труда почуять нарастающую угрозу от обнаглевших молодых балбесов, воображающих себя носителями революционной истины и никогда не получавших от общества по шапке.
А Рождественский, ничуть не смущаясь, записывает в «мальчиков», в свои идейные сторонники, всё своё поколение, предпочтя игнорировать тот факт, что Евтушенко-то изначально заварил кашу именно из-за того, что их поколение оказалось недостаточно верным поэтической группировке шестидесятников, недостаточно восторженно к ним отнеслось. Забавна частность с «очкариками»: у Евтушенко антагонисткой выступила некая «чудненький очкарик-лаборантка», Грибачёв никаких очкариков не поминал ни единым словом, а Рождественский, гляньте-ка, уже защищает «дерзовенно-умных очкариков» от происков старых ослов. И действительно, приятно объявить своими сторонниками не только поэтов, но и учёных, и строителей, и особенно космонавтов – ведь кому придёт в голову назвать «пижоном» Гагарина? А раз так, то, по логике Рождественского, которую он очень хочет навязать публике, и всевозможные евтушенки – тоже вовсе никакие не пижоны, и кто их заденет, тот, значит, святотатственно покусится и на самого Юрия Алексеевича…
Не менее забавно, что само определение «мальчики» появилось у Евтушенко вовсе не в положительной коннотации, а для порицания его оппонентов. Ведь это же «мальчики», а не мужчины и даже не юноши – кто отнесётся к ним всерьёз? Грибачёв, по существу, лишь ответил Евтушенко нечто вроде: «А вот ты-то как раз на мальчика больше всего и похож» – и Рождественскому пришлось перевернуть картину с ног на голову, воспользовавшись приёмом «Вы так говорите, словно это что-то плохое!». Но ведь его друг и коллега Евтушенко и подразумевал изначально, что это именно плохое… Рождественскому, пожалуй, отчасти удалось изобразить хорошую мину при плохой игре, но лишь в краткосрочной перспективе – с высоты современности очевидно, что оттепельщики-шестидесятники так всю жизнь «мальчиками» и прожили, спалив в итоге из злого озорства и малолетней глупости то общество и тот флаг, в верности которому Рождественский клялся в последней строке своего стихотворения.
А под занавес стоит обратить внимание на такую неочевидную деталь. Да, поколение Рождественского опоздало на Великую Отечественную войну, а в начале шестидесятых годов мировому империализму трудно было бы решиться просто так взять и напасть на СССР, ядерный арсенал которого неуклонно рос. Но полностью угроза полномасштабного нападения снята не была (один лишь произошедший прямо в прошлом году Карибский кризис чего стоил), и уж тем более никто не отменял национально-освободительные и другие антиимпериалистические войны на мировой периферии. Грибачёв об этом, кстати, прекрасно помнил, написав, что «борьба кипит на всех широтах и гром лавины в мире не затих». А у Рождественского упомянута ли эта борьба хоть одной буквочкой? А разве она была менее важным делом, чем космос и целина? Но нет, «мальчики» ориентированы на сугубо мирную деятельность и не желают даже слушать «ничему не научившихся неуклюжих пророков», твердящих об угрозах внешнего буржуазного мира. В том мире, известное дело, могут существовать только дружба и жвачка…
В живой реальности вокруг Рождественского имелись конечно, и советские разведчики во враждебных странах, и советские военные советники во Вьетнаме. Однако эти стороны жизни поэты-шестидесятники игнорировали как нечто предосудительное – и, увы, оказывались тут примерно на одной волне с позднесоветским государством, ведшим почти пацифистскую пропаганду, готовым на всё, «лишь бы не было войны», и отчаянно ищущим разрядки с заклятым непримиримым врагом. В этом различие между поздним СССР, с одной стороны, и КНДР и Кубой – с другой. В Северной Корее каждое следующее поколение воспитывали и воспитывают морально готовым защищать свою социалистическую родину так же храбро, как защищали её предки, а разведчики появляются как положительные герои даже в детских мультиках. На Кубе военная помощь угнетаемым мировым империализмом народам с самого начала считалась и считается благородным делом, осенённым моральным авторитетом самого Че Гевары, и пока была возможность, помощь эта оказывалась на практике в очень крупных для такого небольшого государства масштабах. А вот в позднем СССР таких вещей чуть ли не стыдились – как же так, вмешиваться в чужие дела… Как следствие, КНДР и Куба стоят до сих пор, а СССР больше нет – и более того, на его обломках либеральные левые разного рода четвёртое десятилетие бормочут унылые заклинания, что-де нельзя было устанавливать социализм в тех странах, которые до этого «не дозрели», что было это одним из худших «преступлений» СССР… В общем, кто действительно «не научился ничему», так это шестидесятники и их нынешние идейные наследники.
Финал был немного предсказуем. В 1993 году Рождественский оказался одним из подписантов «письма сорока двух» – скорее всего, не переживая, что среди защитников Белого Дома, на головы которых он, наряду с другими подписантами, призывал всевозможные кары, может находиться и кто-то из тех повзрослевших и выбравших верную сторону «мальчиков», кто-то из его читателей и поклонников. Поэт и публицист Владимир Бушин сомневался в подписи Рождественского, веря в его советский патриотизм, однако в ноябре 1993 года вышло последнее интервью Рождественского, где он своего поступка не опровергает и даже как бы зачёркивает свою прежнюю советскую жизнь.
Интервьюер: Вы гордитесь тем, что сделали в жизни?
Р. Р.: Нет.
Интервьюер: Почему?
Р. Р.: А что я сделал? Жил, писал...
И заканчивается это последнее интервью такими стихами:
Ты меня в поход не зови, — мы и так по пояс в крови! Над Россией сквозь годы-века шли кровавые облака. Умывалися кровью мы, причащалися кровью мы. Воздвигали мы на крови гнезда ненависти и любви. На крови посреди земли тюрьмы строили и Кремли. Рекам крови потерян счет... А она все течет и течет.
И хотя это стихотворение написано уже после гибели СССР, его можно в известной мере назвать концентратом мышления зрелого шестидесятничества, которое вполне укладывается в русло так называемой теории «культурного марксизма». Согласно этой правой теории, Франкфуртская школа и новые левые занимались и занимаются не чем иным, как подрывом традиционных культурных ценностей Запада. Так и наше шестидесятничество. В рамках его мировоззрения имеется тёмное, беспросветное, безысходное прошлое – и надо с ним бороться, надо от него отрекаться, за него надо каяться, в то же время надо его раз за разом внутренне переживать. А главное, это только в советские годы из него позволялся выход куда-то в светлые космические дали и в «грядущее неслыханных наук». Со времён же перестройки нет уже никаких светлых далей и неслыханных наук, ибо глупости всё это, и выхода тоже больше нет никакого. Нет его даже через «культуру отмены»: можно сколько угодно её применять, предавая анафеме каждого, кто выглядит хоть каким-то боком связанным с кровавым прошлым (и к слову сказать, либеральные литераторы вполне успешно применили эту тактику к литераторам просоветским, которых сегодня практически никто и не помнит, как того же Грибачёва) – но генетическое-то проклятие никуда от этого не девается. Родился в СССР и даже постсоветской России – стало быть, виновен в том факте пожизненно; и потому всякий, кто соблазнится мировоззрением либерального интеллигента, будет обречён до могилы вымаливать у обладателей статуса праведников и жертв недостижимое право обрести вожделенное звание «хорошего русского», избыть наложенное на него советскостью и русскостью чёрное кровавое проклятие…
Леа Руж, Александр Хайфиш