Антифашизм как двигатель мировой революции

ОТ РЕДАКЦИИ: Начинаем публикацию оригинального исследования нашего товарища Александра Хайфиша по теме антифашизма. Вопрос сегодня крайне актуальный и, стараниями некоторых горе-коммунистов, несколько запутанный. Надеемся, что данная статья не просто внесёт ясность в некоторые аспекты проблемы, но и даст импульс для продолжения дискуссии на эту тему.

Антифашизм сегодня обычно рассматривается как достаточно безликое в политическом смысле слова явление: вот есть в окружающей реальности некие фашисты (допустим, бритоголовые личности, шляющиеся по улицам в размышлении, где бы тут нахулиганить), а антифашисты заявляют, что эти граждане им не нравятся, что они их осуждают, и, возможно, не ограничиваясь словами, даже мешают им безобразничать. Антифашисты при этом могут быть каких угодно убеждений – анархических, либеральных, левых, даже консервативных – и к тому же убеждения эти, вероятно, будут весьма неопределённые, поскольку если человек, например, коммунист, ему нет необходимости идентифицировать себя как «антифашиста», ибо эта черта входит в пакет коммунистических убеждений по определению. Поэтому антифашизм как таковой аморфен и внутренне разнороден – во всяком случае, до тех пор, пока фашисты из уличных хулиганов не превращаются сперва во влиятельную партию, а затем и во власть. Но и тогда антифашистское движение просто за счёт собственных ресурсов не приобретёт целостности – нет, для этого ему как минимум потребуется внешняя руководящая сила, чётко осознающая себя идеологически.

В настоящей статье я постараюсь разобраться, представляет ли собой антифашизм что-то большее, чем описано в предыдущем абзаце, и как можно использовать явление антифашизма с точки зрения внешней по отношению к нему силы – то есть коммунистической партии и социалистического государства.

Развитие марксистской теории революции

Поскольку формулировка темы статьи может звучать несколько неожиданно и непривычно, то в первой её части я рассмотрю, как с течением времени изменялось среди коммунистов представление о процессе совершения и развития революции.

Домарксистский, утопический период лучше будет оставить за скобками в целях экономии времени. Совсем кратко есть смысл сказать, что, хотя представления о необходимости революции – то есть замены существующего общественного строя новым – ради улучшения жизни угнетённых слоёв населения и изменения общества к лучшему периодически возникали и в те времена, но: 1) чаще всего они не носили глобального характера, касаясь деревни, города, окрестностей, а не всего мира, 2) если масштаб был большим, то такие учения обычно имели религиозную подоплёку, 3) несколько утрируя, они сводились к подходу «пусть все хорошие соберутся и убьют всех плохих, а дальше всё станет очень хорошо», 4) революционные учения чаще бывали эгалитарными, чем коммунистическими (то есть целью революции ставился передел собственности «по справедливости», а вовсе не обобществление производства и отчасти потребления). Иначе говоря, понятие о революционном процессе было ненаучным, наивным, нерациональным, а потому, даже когда революции в самом деле совершались, угнетённые массы мало что от них выигрывали – одни угнетатели сменялись другими, а народ оставался ни с чем.

Ранний марксизм постарался осмыслить происходящие в обществе процессы в научном ключе, вследствие чего на свет появился исторический материализм. В рамках истмата экономические процессы в обществе стали рассматриваться как ведущие, а революция – как результат объективно обусловленной ими борьбы между общественными классами (группами населения, различающимися по их отношению к собственности). Под этим углом зрения посмотрим сегодня на революционную теорию и мы, уделив внимание прежде всего классовому её аспекту.

Революционный пролетариат. В 1840-е годы Маркс и Энгельс предполагали, что с наступлением и развитием капитализма классовый состав общества сильно упрощается, что на первый план классовой борьбы в это время выходит борьба между буржуазией и пролетариатом (в первую очередь промышленным) и что этот последний (и именно он!) обречён совершить мировую социалистическую революцию и построить общество без частной собственности на средства производства, поскольку иного способа избавиться от угнетения или хотя бы смягчить его у него нет (а у других угнетённых есть варианты). Эта раннемарксистская теория социалистической революции подробно описана, например, в столь широко известном тексте основоположников, как «Манифест Коммунистической партии» (1848). Итак, зафиксируем, что первый классовый блок теории революции – это концепция свержения власти буржуазии промышленным пролетариатом в передовых капиталистических странах.

Время показало, что в настолько прямолинейной форме теория не работает – за счёт усилий одного лишь промышленного пролетариата устойчивую социалистическую революцию совершить не удалось даже в одной стране, не говоря уж про мировые масштабы. А ведь соответствующие попытки предпринимались долго – в 1848-49 годах (так называемая «Весна народов» в Европе и её пролетарская составляющая), в 1871 году (Парижская коммуна), в 1918-1923 годах (целый ряд провалившихся революций в истерзанной Первой мировой войной Европе). Да и позднее коммунисты возлагали (и возлагают до сих пор) главные революционные надежды именно на то, что классический пролетарский блок революционной теории где-то всё же сработает как надо, даром что срабатывать он в одиночку не хочет никак. На поверхностный взгляд можно возразить, что а как же наша собственная-то революция, ведь она же есть результат двадцатилетнего развития рабочего движения в России, пролетариат был её главной движущей силой, а затем и главной опорой большевиков во всех кризисных ситуациях. Это, безусловно, так, но в то же время это только часть картины, и в отсутствие других революционных факторов ничего не получилось бы и у нас. Но об этом – ниже.

Малую эффективность «чисто пролетарского» способа осуществлять революции можно объяснить несколькими причинами, но здесь я охарактеризую две главные. Первая причина – оказалось, что капиталистический строй очень хорошо умеет приспособляться к обстоятельствам и манипулировать массами. Упрощённо говоря, чтобы обеспечить надлежащую устойчивость мировой капиталистической системе, буржуазным странам оказалось достаточно несколько повысить уровень и качество жизни собственного пролетариата, а также внушить трудящимся массам идеологию национализма в той или иной форме. Пролетариату ведущих капстран, таким образом, уже в последних десятилетиях XIX века нашлось что терять и помимо своих цепей в случае общественных потрясений; а национализм (этнический или гражданский, неважно) вполне успешно сближает пролетариат с буржуазией своей страны против пролетариев заграничных, а равно направляет национальный пролетариат против трудящихся другой национальности в собственной стране.

Вторая причина – буржуазный класс того или иного общества всегда обладает заведомым преимуществом в военной силе над классом пролетарским, причём с ростом военных технологий разрыв этот быстро растёт. Моменты, когда революционные классы оказываются хотя бы сравнимы по силе с классами господствующими, по этой причине очень редки, и над созданием таких ситуаций следует работать специально; ну а уж когда сама теория ограничивает список революционных сил лишь промышленным пролетариатом, то силы революции и реакции становятся ещё более несопоставимы.

А ведь кроме этих двух причин, имеются и другие – культурная гегемония буржуазии (вследствие обладания ею пропагандистским аппаратом), невозможность полагаться на чисто экономический интерес пролетария (сама логика раннемарксистской теории указывает, что выше представлений о кооперативной модели экономики как цели революции пролетарию без посторонней помощи не подняться), постепенное разрушение некогда коллективистского пролетарского сознания по мере развития капитализма, постепенное расслоение самого пролетарского класса как минимум на различные страты и т. д.

Революционное крестьянство. Итак, революционную теорию требовалось совершенствовать. Большую работу в этом направлении проделал Ленин. Он, например, сформулировал понятие о революционной ситуации, представление о необходимости участия в революционном процессе интеллигенции для формирования социалистического сознания у пролетариата, концепцию централизованной коммунистической партии как авангарда пролетарского класса (чем, кстати, вступил в противоречие с «Коммунистическим манифестом», который де-факто отказывал – и отказывал совершенно ошибочно – коммунистической партии в собственной субъектности). Но сегодня мы говорим конкретно о классовом аспекте революционной теории – а в этом плане следующим этапом её развития стало признание Лениным (и Сталиным) крестьянского класса в качестве второго субъекта социалистической революции.

Возможности для подключения крестьян к социалистическому революционному процессу на самом деле пытались найти ещё Маркс и Энгельс. К Марксу в 1881 году обратилась русская революционерка Вера Засулич, желавшая знать, неизбежно ли прохождение Россией общественно-экономического пути Западной Европы и, в частности, разрушение русской крестьянской общины под действием экономических законов капитализма. Маркс в коротком ответном письме («Письмо В. И. Засулич от 8 марта 1881 года») и обширных набросках к нему предположил, что: 1) обходной путь к социализму, в принципе, возможен, пока у крестьян хотя бы частично сохраняется общинная собственность на землю, 2) что социалистическое общество было бы проще строить при наличии у крестьян такой общинной базы и, следовательно, коллективистского сознания. Энгельс же в одной из своих последних работ «Крестьянский вопрос во Франции и Германии» (1894) писал о том, что крестьян, которые уже стали мелкими землевладельцами, теоретически можно убедить в выгодности кооперирования их земель. По мнению Энгельса, если крестьяне оценят эти выгоды, а равно поймут, что единственная альтернатива для них в буржуазном обществе – это разорение, то встанут на сторону коммунистов. 

Ленин предположительно был знаком с работой Энгельса, но незнаком с письмом и набросками Маркса, опубликованными в СССР лишь в конце 1924 года. Это незнакомство не помешало Владимиру Ильичу после взятия власти в России большевиками найти практическое решение крестьянского вопроса в рамках обоих нащупанных основоположниками подходов. Так, чтобы завоевать поддержку и доверие крестьянства, Ленин не постеснялся немедленно после революции временно решить вопрос о земле в эсеровском (народническом), а не в большевистском (коммунистическом) духе. Ну а введение нэпа и частичное восстановление тем самым буржуазных отношений в РСФСР и затем в СССР, с точки зрения Ленина (высказанной во множестве ленинских текстах последних лет, в том числе набросках начала 1923 года «О кооперации» и «О нашей революции»), было необходимо прежде всего для вовлечения крестьянства в дело строительства социализма и лишь  во вторую очередь – ввиду неготовности партии и государства немедленно взять на себя тотальное управление экономикой. По мысли Ленина, раз крестьянину в основной его массе понятнее капиталистические отношения, то до поры до времени большевики предоставят ему возможность хозяйствовать в привычном ключе. А чтобы крестьянин не просто давал городам еду в обмен на промтовары, а стремился в социализм и сам, требовалось его кооперировать – и через такую кооперацию, приводившую к восстановлению коллективизма среди основательно разобщённых уже крестьян, облегчить культурную революцию в крестьянской среде, провести преобразование крестьянского сознания на социалистический лад.

Все эти предварительные наброски затем усовершенствовал и посредством коллективизации претворил в жизнь Сталин, чем и обеспечил Октябрьской революции долговременное выживание и процветание. Ведь кооперированием крестьян, приобщением их к социалистическому строительству впредь была надёжно гарантирована (ценой короткого переходного периода) не только экономическая, но и социальная устойчивость СССР. Если посмотреть на ситуацию в экономическом аспекте, то мы увидим, что по завершении коллективизации: кооперированное крестьянство стало исправно снабжать продовольствием не только себя, но и всё население; экономическая эффективность производства продовольствия выросла и часть рабочих рук из деревни высвободилась; сельское хозяйство стало органической частью плановой советской экономики. Если же взглянуть в аспекте социальном, обнаружится, что сельский труженик в среднем принял новое общественно-экономическое устройство как своё, когда получил рост уровня жизни и увеличение потребления промышленных товаров, когда оценил подъём культуры, медицины, образования на селе и расширение доступа к городским благам. Как следствие, советское общество вскоре сумело выстоять даже под военным ударом почти всей объединённой Гитлером Европы, не пережив при этом практически никаких внутренних потрясений.

Констатируем, следовательно, что второй классовый блок теории революции – это концепция союза пролетариата и основной массы крестьянства, в котором пролетариат сохраняет руководящую роль, но при этом крестьянство ценой некоторых временных ему уступок оказывается сознательным субъектом революционного процесса, а не просто пассивным ведомым. Этот союз, представляющий собой абсолютное большинство населения, сначала свергает власть буржуазии, а затем общими силами строит социалистическое общество, причём почти исключительно за счёт внутренних ресурсов. И вот дополненная таким способом концепция начала уже работать практически – триумфальное построение раннего социализма в СССР и его дальнейшие пусть неполные, но успехи служат надёжным тому доказательством.

Тем не менее, для действительной эффективности теории социалистической революции – в мировом уже масштабе – недостаточно оказалось и прибавления второго классового блока. Ведь самостоятельная (то есть совершённая без помощи извне) успешная социалистическая революция остаётся уникальным явлением, и пример России – до сих пор единственный чистый такой пример. Следовательно: а) теории не хватает чего-то ещё, б) не следует забывать, что строительство социализма в отдельно взятой стране, пусть и очень большой, которое обосновали теоретически и смогли осуществить практически Ленин и Сталин – это всё же нужда, а не добродетель, и раннемарксистское положение, согласно которому революция не должна оглядываться на границы, по преимуществу остаётся в силе. Чего именно не хватает теории, мы поговорим чуть далее, а пока я отмечу ещё вот такой момент.

Довольно парадоксально, но, несмотря на успех Октябрьской революции, ценность «поправки Ленина» о крестьянстве, равно как и само наличие такой поправки, не вполне осознаны среди коммунистов и сегодня. Тем более не осознана её широкая трактовка – о необходимости приобщать по возможности к революционному процессу все и всяческие трудящиеся массы вообще. Наблюдающийся местами в нашей тусовке культ промышленного пролетариата, адепты которого выносят за рамки революционного процесса все прочие классы, страты и группы общества, коренится именно в приверженности раннемарксистским подходам – даром что от таковых отошли впоследствии сами основоположники, а Ленин и вовсе переработал эти подходы почти до неузнаваемости.

В связи с этим необходимо напомнить, что приверженность раннему марксизму десятилетия и столетия спустя после его появления – вернейший признак меньшевизма, и не зря меньшевики всех разновидностей, включая троцкистов, в 1920-е годы так упрямо противостояли Ленину в отношении крестьянского вопроса. Весьма интересно также, что Ленин (в записках «О кооперации») для легализации своей крестьянской концепции в глазах широких партийных масс вынужден был взять под защиту основательно критиковавшихся в марксистской традиции домарксистских утопистов, которые оперировали всякими «ненаучными» представлениями, рассчитывали на объединение масс и надеялись на мирное строительство нового общества. Защищал он их как раз от подобных ревнителей лжемарксистской чистоты, не видящих и не признающих в обществе никаких процессов, кроме классовой борьбы пролетариата, ведущейся по чисто экономическим причинам. Это обстоятельство – что реальность обычно много шире и сложнее ранних концепций, пытающихся её описывать  – играет весьма важную роль для дальнейшего текста статьи.

Антиимпериализм. Перейдём теперь к следующему классовому блоку теории революции, начало разработке которого положил всё тот же Ленин. Речь теперь пойдёт уже не о революционном субъекте, а о том противнике, на который должно быть направлено его революционное действие. В ранние марксистские времена к этому вопросу подходили просто. Законы исторического материализма проводят все общества одной и той же колеёй одних и тех же общественно-экономических формаций. В какой-то момент ведущие страны мира приходят к капитализму, и этот последний, развившись немного, успешно выращивает своего могильщика в лице многочисленного угнетённого пролетариата – голодного, злого и активного. А ещё капитализм умножает и упрочняет экономические связи между разными странами. Следовательно, антибуржуазная пролетарская революция, едва начавшись в какой-то из ведущих капстран, расшатает экономическую ситуацию и в других таких странах, стимулируя на активное действие и тамошний пролетариат тоже. Таким образом, революция везде победит более или менее одновременно, после чего все передовые страны вступят в коммунистический этап своего развития. А если в каких-нибудь отстающих странах передового ядра типа Германии и Италии ещё сохраняются пережитки вроде феодальной раздробленности, то революция сметёт и их тоже – и больше того, местному пролетариату придут на помощь революционные силы извне. Как видим, в марксизме с самого начала подразумевалось, что пролетариат действует против буржуазии интернационально и трансгранично. Собственно, об этом недвусмысленно сообщает всякому неофиту наш самый знаковый лозунг – «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!». Аналогично, и международные коммунистические организации носили название «Интернационал», да и само стремление коммунистов объединяться на международном уровне показывает, что изоляционистский подход чужд принципам коммунизма. В общем, противником революционных сил признавалась мировая буржуазия как целое.

Отрицательной стороной раннего марксизма в данном вопросе была фиксация на передовых в смысле движения по формационной линейке обществах. По этой причине, а также по причине негативного отношения к разнообразным планам сознательного социалистического строительства (предполагалось, что законы истории справятся с построением нового общества куда лучше какого-то там человеческого целеполагания) ранний марксизм слабо интересовался вопросом, как именно на фоне «мировой» революции придут к социализму более отсталые общества – ведь эта революция на самом-то деле мыслилась как революция в Западной Европе, и понятие о главном противнике, стало быть, сужалось до буржуазии западноевропейской.

Например, Маркс в статьях «Британское владычество в Индии» и «Будущие результаты британского владычества в Индии» (1853), ужасаясь воздействию английского капитализма на индийское общество, в то же время не пытается ни найти обходной путь для более безболезненного развития Индии, ни обнаружить в ней ресурс для социалистической революции, ни рассчитать, как могло бы развиваться здесь социалистическое прогрессорство. Вместо этого он возлагает задачу цивилизовать Индию на тот самый британский империализм, который уже натворил здесь столько ужасов, и видит именно в этом «цивилизаторстве» (включении Индии в систему мирового империализма и оснащении её ровно таким объёмом технологии, чтобы прочно удерживать её в этой системе) прогрессивную роль Британии, предполагая, что это всё равно лучше, чем если бы в Индию пришли более отсталые турки, персы или русские. Ведь надо же сперва развить капитализм, чтобы двинуться затем к социализму – так пусть это делает «самая развитая страна», хоть бы и самой чудовищной ценой! Однако теперь мы знаем, что Индия и полтора столетия спустя оставалась в плане социально-экономического развития днищем мира, да и сегодня не слишком над этим днищем поднялась. Таковы плоды деятельности верховных империалистов в колониях на самом деле, а не в раннемарксистских представлениях о жёсткой формационной линейности.

Ещё более отрицательным явлением следует признать специфического рода национализм раннего марксизма, особенно в исполнении Энгельса. Ход рассуждений там примерно таков: если буржуазия изобрела национализм и это последний писк общественной моды, стало быть, это штука достаточно прогрессивная; а раз так, то и мы отчасти воспримем её, и впредь будем симпатизировать «передовым нациям», приписывая им имманентную революционность, и презирать «варварские нации», видя в них воплощение духа контрреволюции. Во многих своих ранних произведениях Энгельс направо и налево клеймит буквально всех, кто полностью или хотя бы частично находится за пределами «передового» западноевропейского оазиса, начиная прямо с немцев и заканчивая мексиканцами и исландцами. Для примера можно назвать статью «Борьба в Венгрии» (1849), где особенно досталось славянам (за их противодействие венгерской национальной революции) и где Энгельс даже обещает исчезновение наряду с реакционными классами целых «реакционных народов» в грядущей мировой войне. То есть понятие о противнике революционных сил вновь расширялось – противником оказывалась западноевропейская буржуазия, а вместе с ней – бездонный океан классово слившихся сил реакции за пределами Западной Европы.

Из этого нездорового корня 1840-50-х годов в марксизме странным образом растут одновременно: 1) поощрение в более поздние годы антиколониализма (как весьма революционной по содержанию «национально-освободительной борьбы»), 2) неумение понять, где заканчивается революционный антиколониализм и начинается реакционный буржуазный национализм малой нации, разрушающий большие, целостные и более прогрессивные по сравнению с ним государства и общества, 3) явная слабость к «передовым капиталистическим обществам» (разумеется, западным) и иногда даже поклонение им, даром что упомянутые общества за прошедшие со времён зарождения марксизма 180 лет покрыли себя таким количеством преступлений международного характера, совершавшихся с грандиозным размахом, и настолько затормозили в мировом масштабе общественный прогресс, что и самому отсталому марксисту давно следовало бы устыдиться и признать ошибочность западного культа. Но он не устыжается. А нынешний меньшевик и вовсе сочетает эти три несочетаемые линии довольно простым образом – кто тут в межнациональной борьбе передовой герой, а кто гнусный варвар, где антиколониализм, а где сепаратизм, диктатура и терроризм, решает «самое передовое» буржуазное государство мира в лице США. Меньшевик же всегда охотно присоединяется к его вердикту – оно ведь «самое передовое». Почему передовое? Да просто потому что.

Меньшевика мы оставим в его жалком и позорном свинстве, но приходится констатировать, что национальный вопрос в марксизме, несмотря на изначальный интернационализм марксистского учения, был в указанных выше отношениях изрядно запутан с самого начала. А ведь этот вопрос действительно оказывается связан тесно с проблемой социалистической революции: мы помним, что буржуазия ещё в XIX веке сумела опутать сознание масс национальной химерой, и потому людей в среднем гораздо проще поднять на любую борьбу, эксплуатируя в их сознании национальную проблематику вместо классовой. Как марксисты пытались распутать национальный вопрос после 1840-х годов, я в данной статье прослеживать, конечно, не буду ввиду выхода за рамки обозначенной темы (хотя работа Сталина «Марксизм и национальный вопрос» (1913) всегда заслуживает упоминания как важнейшая веха на этом пути). А здесь нам нужно только лишь понять, как найти контрманёвр против «национального манёвра» буржуазии, как суметь подменить навязываемую капиталистами массам национальную повестку обратно на классовую.

В этом смысле путь к спасению нам указывает теория империализма, которую в своё время начал разрабатывать Ленин. Кстати, главный тезис, касающийся нашей темы, звучит у него ещё в работе «Социалистическая революция и право наций на самоопределение» (1916): Ленин прямо заявляет там, что нездоровые межнациональные отношения в условиях империализма требуют «усиленного использования конфликтов», возникающих на национальной почве, «как поводов для массового действия и для революционных выступлений против буржуазии». Правда, в том месте текста речь идёт конкретно о праве наций на самоопределение вплоть до отделения (замечу, от «угнетающей нации», а не от кого попало), но более широкое обобщение напрашивается само: раз буржуазия разжигает в массах националистические чувства, а коммунисты не в состоянии эффективно воспрепятствовать этому напрямую, то следует обращать данное оружие против самой же буржуазии. Как это делается?

В основной своей работе по теории империализма, «Империализм как высшая стадия капитализма» (1916), Ленин доказал неравномерность развития различных обществ при капитализме (что является ещё одним из множества подкопов под ошибочные раннемарксистские представления о жёсткой формационной линейности). Из этой неравномерности следовало, как писал Ленин, что «капитализм выделил теперь горстку <…> особенно богатых и могущественных государств, которые грабят <…> весь мир». Но ведь никому не нравится, когда его грабят; и если купировать возмущение своего собственного ограбляемого им пролетария капиталист научился очень хорошо (напоминаю, что делает он это прежде всего путём подкупа и путём разжигания национализма), то на международном уровне с такого рода пропагандой получается у него куда хуже. Это логично. За разжигание в массах национального чувства крупной буржуазии приходится расплачиваться неспособностью создавать устойчивые системы эксплуатации в мировом масштабе – эксплуатируемые массы третьего мира тоже пропитываются национализмом и отвергают право империалистического ядра, то есть чужих наций, на господство над собой. Да, наш нынешний верховный империалист очень старается подкрепить своё экономическое господство над миром также и орудиями культурной гегемонии вроде «Кока-колы» и Голливуда, но это не всегда выходит у него удачно, а в последнее время и вовсе получается достаточно посредственно. А такой же прямой подкуп трудящихся, к какому империалисты прибегают в собственных странах, в мировом масштабе невозможен чисто технически – ведь где-то в мире должен иметься дешёвый труд, из эксплуатации которого можно извлекать прибыль, иначе капитализм прекратит своё существование. Из всего сказанного следует, что если вы придёте на помощь народам ограбляемых колоний, то, скорее всего, они охотно её примут; а уж правильно воспользоваться возникшими между вами связями в дальнейшем, постепенно потушив нездоровый национализм местного населения и направив развитие экс-колоний в сторону социализма – дело техники.

На стадии классического колониализма, когда колония на правах некой неполноценной, зависимой территории входит в состав империалистического государства напрямую, для коммунистов естественно эксплуатировать национальное чувство её бесправного и нищего коренного населения. В этом случае национально-освободительная борьба сама по себе ослабляет империалистическое государство (а это полезно для нагнетания революционных настроений уже в нём самом), создаёт шансы для строительства прогрессивного или даже прямо социалистического общества в отделившейся экс-колонии и, в конце концов, попросту справедлива. На стадии неоколониализма, когда формальное отделение произошло и формальные политические права местное население получило, но экономическая зависимость от империализма всё так же не позволяет экс-колонии начать развиваться, а населению – выбраться из нищеты и бесправия, коммунистам становится сложнее эксплуатировать национальное чувство: ведь местная буржуазия теперь свободно занимается тем же самым уже в своих собственных интересах, а если кто и попробует ей в противовес поиграть в «национал-коммунизм», то вряд ли из этого выйдет что-то хорошее – практика показывает, что коммунистическая половина от таких синкретических учений отваливается очень быстро. Однако действовать на национальном поле для коммунистов по-прежнему возможно: ведь под шумок избавления от экономической зависимости извне и национализации иностранных активов коммунисты, если они достаточно влиятельны, вполне могут перевести такую экс-колонию хотя бы на линию государственного капитализма, а при более удачном раскладе – и на социалистический путь развития. И, конечно, отсечение хоть колоний, хоть неоколоний от общемирового рынка, существование которого для империалистических государств – вопрос жизни и смерти, всегда приближает крах мировой капиталистической системы.

Послевоенный Советский Союз пользовался описанными инструментами вполне успешно. Не без его деятельного участия рухнула сперва мировая колониальная система, которую империалистам пришлось заменять системой неоколониального угнетения, а затем тенденцию к разрушению проявила и неоколониальная система, причём в некоторых отпавших колониях и неоколониях началось непосредственно социалистическое строительство. Это происходило, несмотря даже на то, что: 1) послесталинский СССР боролся с империализмом и помогал зависимым странам, мягко говоря, весьма лениво и неохотно, настаивал на самостоятельности действий революционеров в каждой стране, а время от времени даже глупо терял в пользу империалистов такие ключевые страны, как Китай, 2) империалисты создавали из некоторых своих неоколоний в важнейших точках третьего мира парадные капиталистические витрины – в интересах пропаганды и усиления военной мощи мирового буржуазного лагеря (к слову, вкачивая в эти страны тьму отнюдь не безграничных своих ресурсов). Более того, процесс эрозии подчинённого империалистическому ядру сектора мирового рынка шёл настолько неуклонно, что есть основания предполагать, что если бы социалистический лагерь не сдался своему врагу и не совершил самоубийство собственным произвольным решением, то мировая капиталистическая система вошла бы в фазу смертельного кризиса уже к рубежу XX-XXI веков.

Всё это означает, что третий классовый блок теории революции повышает мощь коммунистических сил в достаточной мере, чтобы у социалистической революции появились определённые перспективы не только в отдельно взятой большой стране, но и в мировом масштабе. А сформулировать этот блок можно так: трудящимся массам зависимых стран (то есть промышленному пролетариату, основной массе крестьянства, иным угнетённым трудовым классам, стратам и группам, характерным для данного общества) следует направлять острие классовой борьбы в первую очередь против буржуазии империалистического ядра, господствующей над данной страной, а также против собственной компрадорской буржуазии (то есть той части национальной буржуазии, которая напрямую включена в систему империалистического угнетения данной страны и в силу этого утрачивает национальный характер). Иная очерёдность действий бесполезна – при сохранении над зависимой страной империалистического господства никто не даст ей развивать экономику даже методом государственного капитализма, и она останется объектом свободорыночного грабежа при сколь угодно большом количестве политических переворотов. Ну а чтобы трудящиеся классы охотнее боролись с иностранным угнетателем, можно поступить так же, как рекомендует поступать и второй, крестьянский блок. То есть, если мы выступаем в роли мирового социалистического ядра, помогающего национально-освободительной борьбе, можно пойти борющимся на временные уступки по национальному вопросу – а затем, после сокрушения империалистического господства, проводить экономическую и политическую интеграцию с освободившимися колониями теми темпами, которые более комфортны для пока ещё избыточно националистического сознания местного населения.

Итак, антиимпериалистический блок теории революции – третья ступень её совершенствования. Но даёт ли это в наши руки безотказное оружие? Нет, не даёт. Во-первых, мы не располагаем целостной и современной теорией империализма. В этой области имеется лишь: 1) ленинский фундамент столетней давности; 2) множество разрозненных набросков, статей, соображений, практического опыта, которые никто не свёл в единое целое; 3) ошибочные концепции вроде греческой «теории пирамиды» (которую следовало бы называть «теорией плоскости», ибо она провозглашает все современные государства потенциально империалистическими и потому равно вредными и опасными), пока что не отсеянные аргументированно от будущей интегральной теории империализма. Поэтому важность антиимпериалистического блока в теории революции осознана в нашей среде ещё менее, чем важность блока крестьянского. Во-вторых, антиимпериалистическая борьба, особенно в союзе с «национально ориентированной буржуазией», даже в случае успеха никак не гарантирует начала строительства социализма в освободившейся стране. Зато вполне возможно через некоторое время обратное включение этой страны в империалистическую систему (например, когда победившая «национально ориентированная буржуазия» решит, что теперь ей выгодно стать компрадорской) или, ещё того хуже, возможно формирование очага межнациональной напряжённости и бойня на националистической почве местного значения (если победившая «национально ориентированная буржуазия» сочтёт, что для неё пришло время отожраться за счёт соседей, и накачает массы национальной ненавистью к ним). В-третьих, социалистического лагеря в нашем распоряжении уже четвёртое десятилетие нет как нет – а это означает, что трудящимся классам освободившейся страны никто не поможет ни справиться окончательно со всеми и всяческими сортами собственной буржуазии, ни начать строительство социализма, ни обеспечить военную защиту от империалистического лагеря.

И мы опять упираемся в вопрос, а как же удалось создать когда-то мощный блок социалистических стран, пользовавшийся громадным международным авторитетом? Он ведь появился не в результате пролетарских или рабоче-крестьянских революций, равно как и не вследствие борьбы угнетённых классов населения зависимых стран с мировым империализмом. Все эти три классовых блока революционной теории в совокупности позволили сделать только первый шаг – собственно, революцию в России.

Кстати, если вам неочевидна роль антиимпериалистического фактора для успеха Октября, то не забываем:

- что Российская империя являлась слабым звеном мировой империалистической цепи – говоря современным языком, полупериферией (второсортным империалистом или полуколонией, кому как нравится);

- что революцию удалось осуществить благодаря этой самой слабости – на фоне приближающегося поражения в Первой мировой войне и крайнего ослабления центральной власти;

- что российской полупериферии, по состоянию на конец ПМВ стремительно превращавшейся в периферию, пришлось затем отбивать интервенцию всего империалистического мира – а это в период Гражданской войны помогло несколько укрепить внутреннее единство российского общества и защитить Октябрьскую революцию против первой волны агрессии извне;

- что ленинский подход к национальному вопросу, при всей его неоднозначности (он очень нуждается в специальном рассмотрении, но не здесь), позволил затем пересобрать почти всю территорию бывшей империи на новых, более прочных основаниях, тогда как прочие рассыпавшиеся в результате поражения в Первой мировой войне старые многонациональные империи рассыпались навсегда; а это означает, что с разрешением вопроса об угнетении наций в самой России ленинская партия справилась успешно;

- что следствием Октября стали в том числе отказ от царских долгов и национализация множества предприятий и едва ли не целых отраслей, принадлежавших английскому, французскому, бельгийскому капиталам (с плацдармами немецкого капитала в отечественной экономике царское правительство с началом войны более-менее справилось и само).

Итак, Великая Октябрьская социалистическая революция свершилась и удержалась – за счёт сочетания в революционном процессе факторов рабочей, крестьянской и антиимпериалистической борьбы. На большей части территории Российской империи, а также в прилегающих Монголии и Туве коммунисты взяли власть и приступили к строительству социализма. А за счёт чего мировая революция развивалась дальше? Тут мы, наконец, и переходим к анонсированной теме статьи.

Александр ХАЙФИШ

(продолжение следует)