ENG
IV.12. Классический меньшевизм. В принципе, я уже описал его выше, но рассмотрим наш классический отечественный пример более подробно. Меньшевик изначально декларирует верность марксизму и делу революции, но как доходит до практики, сразу выбирает путь наименьшего сопротивления и наибольшего личного удобства и выгоды: отказывается строить революционную партию на принципах дисциплины и централизма; взрывается бурей возмущения и заводит закулисные игры, когда проигрывает в демократических голосованиях; в первой русской революции стремится идти в охвостье крупной буржуазии, выдвигает в качестве революционной умеренную буржуазную программу и скисает после первых же поражений революции; в послереволюционный период уже не хочет никакой нелегальной деятельности, а то царизм по попке больно надаёт; после начала империалистической войны горой встаёт за родное национальное правительство; после прихода к власти продолжает старую политику капиталистов; а после настоящей социалистической революции пытается её уничтожить в союзе с буржуазией. То есть люди начинают как марксисты, продолжают как народники и соцдемы, а заканчивают как махровая правашня. Заметим, что этот путь типичен: его проходят и организации, и тем более многие индивидуумы; другое дело, что на завершающей стадии именовать себя марксистами и хотя бы номинально обращаться к левым идеям они чаще всего перестают, а значит, перестают быть даже и меньшевиками.
Можно рассматривать меньшевизм не только как длинный оппортунистический путь, но и как всякое сиюминутное оппортунистическое уклонение от большевистской линии, влекущее или могущее повлечь большие негативные последствия. Характерным примером такого ситуативного меньшевизма будет поведение Зиновьева и Каменева перед Октябрьской революцией – они не только сопротивлялись решению партии осуществить её, но и открыто рассказали в прессе о принятии партией такого решения. Аналогичным образом можно посмотреть и на поведение членов ГКЧП: они декларируют своё намерение противостоять контрреволюции (я упрощаю), но тут же решают, что ой, да ну его на фиг, слишком тяжело и опасно, лучше найдём способ поскорее сдаться с наименьшим для себя ущербом. Это, конечно, пример особенно глупого ситуативного меньшевизма, но ему вообще весьма свойственна недалёкость. Вот можно взглянуть, например, на некоего владельца кота Степана, раз за разом ставящего на грядущий успех то Берни Сандерса, то «Справедливой России», а при случае – пытающегося активно влиться в ряды предполагаемых только им будущих победителей…
Как видим, и это направление не просто неустойчиво, но как бы есть воплощённая неустойчивость по самой своей глубинной сути: это кривая, но надёжная дорожка от какой-то там революции и строительства нового мира всё в тот же привычный и уютный капитализм.
IV.13. Троцкизм. В чеканной формуле «троцкизм есть меньшевизм, прикрытый революционной фразой» вся сущность троцкизма выражена до дна, хотя непосвящённому человеку кажется, что определение это вроде бы ни о чём. Но у троцкизма действительно нет никакого постоянного идейного содержания, кроме культа Троцкого и взятых из последних 15 лет его деятельности фанатичного бюрократоборчества, ненависти к Сталину и к Советскому Союзу. Именно поэтому существует миллион разновидностей современных троцкизмов, именно поэтому «троцкизм» – часто одно из самых бессодержательных обзывательств в левой тусовке, именно поэтому сам Троцкий постоянно говорил одно, потом делал другое, а после этого писал что-то совершенно третье. Для примера – сегодня он хочет организовать трудовые армии, завтра бьётся в падучей из-за «чрезмерных» темпов индустриализации и призывает распустить колхозы; сегодня он горячий борец за коммунистические идеи, завтра обещает устроить мятеж в Москве, как только Гитлер нападёт на Советский Союз; сегодня он меньшевик и кроет Ленина последними словами, завтра корчит из себя лучшего большевика, послезавтра собирается разоблачать преступления большевизма перед комитетом по антиамериканской деятельности. Но зато всё всегда выражено в очень эффектной, крикливой и революционной форме. Главное – поза, секс-манера, и ты будешь пророком, героем, примером… (с).
В общем, множим классический меньшевизм на революционную позу – получаем троцкизм. Он будет таким же неуловимым по идейному содержанию (за исключением свойственного ему последовательного антибольшевизма) и ещё более подлым и предательским при этом. В привычный и уютный капитализм он тоже приводит с не меньшей гарантией. Для народа от деятельности обычных меньшевиков и троцкистов обычно сплошной вред, потому что они на постоянной основе готовы предавать революцию и дело строительства нового общества. Небольшую пользу от них можно увидеть иногда в предреволюционный период, пока меньшевики и троцкисты раскачивают ситуацию и участвуют в каких-то мелких полезных делах наряду с прочими леваками, не считая нужным в данный момент их предавать. Но и в этом случае связываться с троцкистами – всё равно что играть в русскую рулетку ради возможного счастья выиграть три рубля.
А теперь давайте посмотрим на более устойчивые варианты меньшевизма.
IV.14. Бухаринство. Это вариант меньшевизма, сохраняющий достаточную устойчивость, чтобы, например, длительное время существовать внутри большевистской партии. Глобально он всё равно, конечно, неустойчив и шарахается туда-сюда в поисках самой тёплой и уютной линии поведения (если мы посмотрим на карьеру и творчество самого Бухарина, то там этого дела в изобилии), но, пока его удерживают некие внешние и внутренние скрепы, в открытый антибольшевизм он всё же не склонен сваливаться. Основная отличительная черта бухаринства – привнесение в большевистскую экономическую политику всяких рыночных элементов, разрешение капиталу в неких рамках существовать в социалистической экономике, покровительство мелкой собственности и частной инициативе, в общем, вся суть в одном лозунге – «Обогащайтесь!» (повторно напоминаю об истинном смысле слова «богатство»). У бухаринства есть разные варианты, но все они находятся где-то на стыке меньшевизма и красного госкапа; если госкап говорит о конвергенции справа, то бухаринство – слева.
Бухаринство в узком смысле слова – это встраивание в плановую экономику мелкого частного предпринимательства. Если взамен ввести в неё понятие прибыли и потребовать от государственных предприятий стремиться к обязательному извлечению оной, то мы получим экономическую составляющую брежневизма (можно назвать её косыгинством, чтобы отличать от брежневского политического меньшевизма, выражавшегося в попытках консервации общественных отношений в различных сферах, что было тогда самым лёгким политическим решением). Если сочетать то и другое («узкое» бухаринство и косыгинство, мелкого частника и прибыль как цель деятельности госпредприятий) – мы получим кадаризм (экономическую практику поздней Венгерской Народной Республики). Если же позволить капиталу расти и отъедаться, но при этом держать его в рамках плановой экономики, не выпускать из-под контроля формально коммунистического руководства, то у нас будет послемаоистский Китай – и по сегодняшнему дню мы видим, до каких грандиозных размеров можно откормить капитал, осуществляя такую политику. Вероятнее всего, куда-то в ту же обширную бухаринскую степь намеревались двигаться Маленков, Берия и Андропов, но об этом мы ничего точно не знаем.
По сравнению с классическим меньшевизмом и троцкизмом бухаринство – далеко не такая вредная штука, и уж во всяком случае она левее и прогрессивнее всего, что мы рассмотрели выше. По сравнению с большевизмом бухаринство, конечно, являет собой далёкий откат назад, но оно оставляет возможность при случае вернуться в большевизм достаточно безболезненно. Впрочем, на практике бухаринство чаще всего оказывается промежуточным шагом перед настоящим откатом вправо и окончательным крахом формально социалистических порядков. То есть, если вы большевик, вы в эту сторону двигаться ни в коем случае не должны, но если ситуацию туда уже кто-то сдвинул до вас, гораздо лучше работать с бухаринской системой (восстанавливая её назад в здоровое чисто плановое состояние), чем с какими-то другими небольшевистскими левыми практиками или с обычным капитализмом.
IV.15. Народные фронты. В разных странах в разные времена иногда создаются коалиции разнородных левых сил, целью которых чаще всего является борьба с близкой угрозой фашизма или империализма. В принципе понятно (в том числе из этой статьи), что действовать они всегда будут как лебедь, рак и щука, невзирая даже на реальную угрозу существования всей левой корпорации; и на практике мы обычно и в самом деле наблюдаем как раз такую картину. В наиболее благоприятных случаях равнодействующая левых сил даёт меньшевизм, почему я и счёл нужным упомянуть о народных фронтах именно в меньшевистском разделе. Лучшей иллюстрацией нам послужит альендевское Чили: люди вроде действуют даже в большевистском направлении (вплоть до попытки создать компьютерное управление плановой экономикой), но настолько половинчато во всём (нежелание сворачивать буржуазную демократию, частичная национализация, частичный отказ от выплат внешнего долга, отказ от чистки силовых структур), настолько пытаются найти такой баланс, чтоб никого не обидеть и серьёзные стены не пробивать, что финал неудивителен и закономерен. Такой же закономерный финал ожидал и действовавшие столь же половинчато власти Испанской Республики; особенно пикантно, что самыми первыми их предали такие же народофронтовцы, управлявшие в тот момент соседней Францией.
С точки зрения пользы людям, народный фронт иногда и в самом деле является единственным средством приостановить наступление фашизма. Однако связывающемуся с фронтом большевику следует помнить, что единственный способ повысить эффективность деятельности подобной организации – это как можно скорее обеспечить большевистское доминирование внутри неё. Если же этого не сделать, то не только вся затея обречена на провал, но и большевик обречён на скорый удар в спину от номинальных товарищей по коалиции. Иное дело, если в стране уже присутствует Красная Армия, как в Прибалтике перед войной или в Восточной Европе после войны – тогда народофронтовская тактика закономерно развивается в социалистическую или по крайней мере антибуржуазную революцию.
IV.16. Акционизм. Практическое воплощение меньшевизма как левого оппортунизма – «мы ненавидим капитализм, давайте пойдём и устроим какую-нибудь уличную бузу в знак протеста». Это явление очень широко распространено в капстранах для стравливания протестной энергии молодёжи – ну побили витрины и успокоились, капитализм уже трепещет в ужасе, сейчас акционисты пивка выпьют и окончательно его добьют. В России самой известной и эффектной акционистской организацией была лимоновская Национал-большевистская партия, находившаяся где-то на стыке с народничеством, левым фашизмом и отчасти новыми левыми. Более унылым и скучным (я бы сказал, официозным, социал-демократическим) акционизмом занят сегодня Левый фронт Удальцова, некогда пытавшийся зажигать как НБП, а теперь перешедший в более спокойное русло. Легко догадаться (в том числе по многочисленным практическим примерам), что ни к каким полезным результатам акционизм не приводит никогда, кроме сиюминутного морального удовлетворения акциониста и его восхищённого зрителя.
IV.17. Титоизм. Вот это (не считая анархизма) самая вредная штука из всего обсуждавшегося до сих пор, хуже даже троцкизма, потому что титоизм, в отличие от троцкизма, конкретен. Титоизм (политико-экономическая система, существовавшая в Югославии с 1950-х по 1980-е годы включительно) ухитряется сочетать в себе все самые отрицательные элементы рассмотренных до сих пор сортов левачества. Но я отношу данное учение в первую очередь к меньшевизму – по признаку молниеносного переобувания в прыжке после конфликта с СССР: поскольку перед конфликтом социализм в Югославии строился опережающими темпами, а в результате конфликта социалистические преобразования были почти полностью свёрнуты, то очевидно, что строительство социализма было обусловлено лишь оппортунистическими соображениями. Тем не менее, выстроенный взамен кооперативный капитализм югославские власти поддерживали достаточно упорно, чтобы всё-таки считать эту их позицию принципиальной для них.
От социал-демократии титоизм берёт социальную демагогию и фактический отказ от преодоления капиталистической системы («миллионы безработных, вынужденных добывать пропитание на Западе? мы сделали у себя свободный рынок без государственного участия? да похрен, главное, что мы называемся социалистической республикой!»). От правого госкапа – политическую диктатуру, проявившую себя в основном в отношении коммунистов (далеко не все помнят о развязанных титоистской кликой после 1948 года массовых антикоммунистических репрессиях). От классического народничества и рабочизма – кооперативную модель экономики (капитализм, в котором в роли конкурирующих хозяйствующих субъектов выступают не частнособственнические, а кооперативные предприятия) и децентрализацию управления территориями (причём интересно, что по мере учащения правонационалистических выступлений в югославских республиках автономия последних только расширялась). От меньшевизма, как уже было сказано – измену делу революции, меньшевистский принцип организации партии (местная компартия была насильственно преобразована в значительно более аморфный «Союз коммунистов»), стремительные контрреформы (не только экономические – например, Тито прекратил поддержку греческих коммунистов в их гражданской войне, хотя одной из причин советско-югославского конфликта было как раз стремление Тито глубже вмешаться в греческую гражданскую войну), дальнейший последовательный антисоветизм и пляски на подтанцовках у мирового империализма (с 1949 года Югославия пользовалась постоянной поддержкой США, чрезвычайно заинтересованных в продолжении антисоветского курса Белграда).
Неудивительно, что при таких методах строительства нового общества на выходе получилась не слишком развитая капстрана (вместо частников прибыль на рынках вышибают себе рабочие кооперативы, вот и вся разница с обычными капстранами), обременённая чудовищным внешним долгом, огромной безработицей, нищетой и дикостью самых бедных территорий изрядно лоскутного югославского государства (децентрализация же, кто их развивать будет). Нараставший на этом фоне разгул национализма (ведь никто не занимался формированием единой югославской нации, а из-за балканского исторического фона и явных контрастов в благополучии разных областей этносы всё сильнее ненавидели друг друга) довершил дело – и Югославия явила миру полную неспособность к самостоятельному существованию сразу же, как только у Запада минула нужда в использовании этой страны как антисоветской силы.
Вывод прост: титоизм – зло, не будьте как Тито и компания. Ну а если более серьёзно, то Югославия – поучительный пример, на практике демонстрирующий всем способным мыслить людям, что основанная на кооперативах экономика, во-первых, не приводит народ к счастью и процветанию, а во-вторых, остаётся капитализмом, какую бы лапшу борцы с централизацией и бюрократофобы ни вешали наивным людям на уши.
IV.18. Хрущёвщина. Это некая во многом напоминающая титоизм эклектика, но куда менее концептуальная и куда более непоследовательная. Перечислю те из тенденций в деятельности Хрущёва, что породили некий эхо-вариант югославской системы:
- экономическая децентрализация (минимизация значения центральных экономических органов, организация совнархозов вместо отраслевых министерств, поощрение хозяйственной самостоятельности предприятий);
- политическая децентрализация (не вызывавшееся необходимостью чрезмерное сокращение госаппарата, перекидывание государственных полномочий с союзного уровня на республиканский, ликвидация многих нехозяйственных союзных министерств, дезорганизация партийной структуры);
- стремительная деконструкция большевистской системы (во всех смыслах слова – в аспектах политики, экономики, идеологии);
- попытки сближения с США (в случае Хрущёва – неудачные, сменившиеся острым конфликтом со Штатами);
- вызванный антибольшевистскими реформами кризис в снабжении населения даже элементарными продуктами.
Список отрицательных сторон деятельности самого Хрущёва этим не исчерпывается (его следовало бы пополнить множеством других мероприятий – антибюрократической кампанией, антирелигиозной, сельскохозяйственными авантюрами, реформой образования, погромом армии и так далее) – выше я перечислил лишь то, что явно сближает Хрущёва и Тито.
Однако налицо и различия с Югославией. Во-первых, советская система оказалась гораздо более неподатливым материалом для экспериментов в титоистском направлении. Вероятно, здесь сыграли весомую роль размеры страны (устроенные Хрущёвым горизонтальные совнархозы немедленно принялись стихийно укрупняться и тянуться ввысь – если над двадцатью миллионами населения ещё можно издеваться подобным горизонтальным образом, то над двумястами, да ещё на такой обширной территории, видимо, нельзя уже чисто технически), достаточно долгая история большевизма (югославский разворот произошёл уже через два-три года после первых коммунистических реформ, поэтому в Югославии, в отличие от СССР, не имелось прочного фундамента социалистического общества), статус СССР как центра коммунистического мира (Хрущёв всё-таки уважал себя явно больше Горбачёва, продавшего за пиццу статус руководителя полумиллиардного социалистического лагеря, а потому не мог просто взять и сдаться США). Во-вторых, сам Хрущёв вёл себя непоследовательно (чего он хотел глобально, а не в каждый конкретный момент времени, я подозреваю, он бы и сам в полной мере не объяснил), а также импульсивно и авантюристически (стихийщина – больше маоистское свойство, чем титоистское; а уж банальным самодурством – по крайней мере, столь ярко выраженным, как у Хрущёва – не страдали ни Мао, ни Тито). Как следствие, на выходе получилась даже не некоторая вредная политическая концепция, а просто какая-то дикая бессмысленная хрень.
IV.19. Маоизм. Ещё один гибрид меньшевизма и народничества схожего толка. Но существование этого гибрида доказывает, что хрущёвщина – хрень всё-таки не случайная: вот и Мао мыслил в аналогичном направлении. Бросающаяся в глаза разница с хрущёвщиной – только в том, что Мао не мог демаоизировать сам себя и не мог, следовательно, поставить под сомнение всю предшествующую историю коммунистического строительства в Китае. А так мы и в китайском случае видим то же самое:
- отступление с большевистских позиций после выполнения 1-й пятилетки (однако не только без демаоизации, но и без десталинизации);
- политическая и экономическая децентрализация;
- кампания против бюрократизма (вот этот прикол, кажется, не был свойственен титоизму, он характерен для практик Хрущёва и Мао, а это говорит о большем госкаповском влиянии на Тито и народническом – на Хрущёва и Мао);
- сближение с США (и подобно Тито – против СССР), порождение ложной антисоветской концепции социал-империализма (заключавшейся в утверждении, что СССР точно так же тянет все соки из своих союзников, как страны империалистического ядра – из своей колониальной периферии);
- сельскохозяйственный авантюризм (и это тоже общая черта именно для Мао и Хрущёва);
- стихийщина (но если у Хрущёва она была скорее следствием свойств его характера, то у Мао – явным народническим убеждением, что если массам что-то поручить, то они обязательно справятся).
Можно в первом приближении сказать, что Тито, Хрущёв и Мао – это три степени меньшевистского перерождения, осуществляемого в чём-то похожими Яркими Личностями (замечаем, что вождизм во всех трёх случаях проявляется очень выразительно) при схожих объективных обстоятельствах (в пределах одного десятилетия по тем или иным причинам требуется отречься от большевистской практики, но не отбрасывать прочь левые и даже революционные идеи). Если Тито – это перерождение окончательное, дающее в результате капитализм, хоть и своеобразный, то Хрущёв – перерождение непоследовательное, которое стихийно тащит общество в направлении капитализма, но не успевает дотащить ввиду значительного сопротивления среды и отсутствия твёрдой концепции у инициатора затеи, а Мао – перерождение неполное, народническое, которое по замыслу и не должно быть полным, которое проистекает лишь из коренной ошибки об абсолютной роли масс во всех сферах жизни.
Многие составные элементы маоизма сконструированы на том же предположении: теория новой демократии подразумевает, что раз народ хочет, то пусть капитализма в экономике будет лишь немногим меньше, чем социализма; концепция линии масс – требование к партийцам систематизировать разрозненные народные идеи и следовать им как целому; концепция народной войны – приоритет партизанщины над правильными военными действиями. В тех же идеях культа масс прячется и дух меньшевизма: ведь гораздо легче предположить, что какое-то дело и само сделается, если бросить клич, чем прикладывать собственные усилия, чтобы это дело всё-таки выполнить. Ну а когда оказывается, что массы не могут на одном энтузиазме самостоятельно плавить сталь, поднимать сельское хозяйство на невиданные высоты и побивать регулярные армии, равно и не могут одним революционным чутьём поддерживать верные политические идеи и перевоспитывать в истинно революционном духе зажравшихся партийцев и всяких там интеллигентов-горожан – тогда наступают тактически ещё более тяжкие, чем у Хрущёва, последствия реализации всех этих замечательных идей на практике. Стратегически, однако, маоизм сохраняет в себе некоторый большевистский революционный дух и разум (благодаря отсутствию «десталинизации» в широком смысле слова и всё-таки благодаря концептуальной опоре на массы, потому что лучше уж абсолютизировать их роль, чем пренебрегать ею) – а потому он и не приводит систему к окончательному краху (смотрим на современную КНР, а потом смотрим на осколки СССР и Югославии).
Эта моя попытка разобраться в соотношении явно весьма родственных друг другу титоистских, хрущёвских и маоистских идей, безусловно, не претендует на окончательную истину, да и на законченную мысль-то тянет с трудом; однако полагаю, что она по крайней мере может помочь читателям взглянуть на эти учения под одинаковым углом.
V.20. Большевизм. Сущность большевизма я уже описал выше. Выражаясь всяческими «-измами», это марксизм-ленинизм + сталинская практика. Относительно последней я бы добавил следующее важное утверждение. Считается, что Сталин вносил в теорию марксизма-ленинизма лишь некоторые дополнения. Если оценивать ситуацию по сталинским публицистическим работам, то можно сказать и так. Тем не менее, сталинская практика сама является очень важным вкладом в теорию, поскольку она показала необходимость и полезность всеохватного управления социалистическим обществом. Функция государства как аппарата насилия правящего класса при социализме отходит на второй план, а на первый план выдвигается организующая функция государства, причём эта функция применяется в обществе настолько широко, что несоциалистическим государствам такой размах деятельности и не снился. Организующая функция социалистического государства, широта и масштаб реализуемых им задач – это пункт, который следует рассматривать как неотъемлемую составную часть коммунистической теории. А на этом месте нужно вспомнить, что в начале статьи я говорил о некоторых прямых ошибках теории в её нынешнем виде. Важнейшая такая ошибка – это тезис об отмирании государства при коммунизме, заставляющий нас в числе прочего ошибочно видеть родственную идеологию в анархизме. Но на самом деле при коммунизме отмирает не государство, отмирает лишь его основная в эксплуататорском обществе функция классового принуждения. Организационная же функция коммунистического государства не только сохраняется, но и развивается.
То же самое можно сказать и о проблеме статуса большевистской партии при социализме. Стихийно сложившаяся ещё при Ленине роль партии как руководящей и направляющей силы социалистического общества должна быть осознана аналогичным образом, превратившись из чистой практики в элемент теории. Ведь партия – это инструмент отбора в народе тех людей, которым больше всех надо, людей идейных и активных, людей, стремящихся к переустройству и совершенствованию общества, к овладению коммунистической теорией, к лучшему освоению своей профессии, к накоплению других знаний и навыков. О, разумеется, всякий инструмент может сломаться, и, разумеется, инструмент нужно правильно применять; но ведь из этого же не следует, что если у вас однажды сломался молоток, то впредь гвозди нужно забивать руками, из этого следует только, что за состоянием молотка нужно следить и не позволять ему ломаться. Сегодняшняя широко распространённая в левой среде фобия по отношению к некоторой Партии с большой буквы была бы смешна, если бы не вызывала грусть: эта фобия совершенно алогично постулирует, будто бы в отсутствие плохой партии хороший народ непременно привёл бы СССР к коммунизму и будто бы в будущем он тоже приведёт нас к коммунизму без всяких гнусных партийцев. Остаётся совершенно непонятным, чем же в таком случае народ занят сейчас, когда ему уже тридцать лет как никакая плохая компартия не мешает…
Я скажу больше – наличие у большевизма цели в виде теперь уже точно известного из практики образа будущего, а также инструмента в виде массовой партии, построенной на принципах дисциплины и демократического централизма, суть те субъективные преимущества (наряду с объективным ходом исторического процесса), которые и позволяют большевикам добиваться успеха. Искази цель (а её мы более подробно обсудим чуть позже, в заключительной части статьи), скомпрометируй партию как инструмент – и можно будет бесплодно болтать на капиталистической помойке о светлом будущем до скончания веков. Несмотря ни на какую помощь нам со стороны исторического процесса.
Что касается предреволюционной тактики большевизма. Как показало обсуждение черновика статьи, по прочтении моей критики небольшевистских левых течений у обиженных троцкистов-активистов складывается впечатление, будто автор пренебрежительно относится к текущей чёрной политической работе типа агитации граждан, профсоюзной борьбы, защиты прав трудящихся, уличных акций, участия в политической жизни, участия в жизни города, коллектива, двора и подъезда – в общем, ко всякой деятельности, которой заняты современные активные левые. Это, само собой, не так – без в том числе этой работы большевикам не обрести субъектность, не создать партию, не заработать авторитета в массах, не получить практического опыта и не вырасти над собой. Однако всё это необходимо делать не в качестве самоцели, а в рамках общей стратегии действий, направленной к одному – организоваться, получить власть и начать строить новое общество. Если у вас есть стратегия, основанная на чётко понятых реалиях того общества, в котором вы работаете, то даже пресловутая розданная у проходной листовка в отдельных случаях может быть полезна. А если у вас стратегии нет и реалий вы не понимаете (чего только стоит количество участников нашей левой тусовки, до сих пор, на тридцать седьмом году перестройки, полагающих, что надо непременно участвовать в выборах, дабы после особенно дружного выступления просветлённого народа КПРФ завоевала большинство в Думе и заборола ненавистный режим), то бегать по акциям и организовывать профсоюзы можно до посинения – в предельном случае злобные буржуи даже не узнают о вашем существовании, а узнав, справятся со всей вашей многолетней борьбой одним лёгким движением левого мизинца.
Мы немного отвлеклись, так что вернёмся к основному предмету статьи. Что можно добавить по поводу каких-то ответвлений большевизма? Генеральная большевистская линия реализовывалась в СССР и союзных ему странах лишь до середины пятидесятых годов, а затем сменилась в большей или меньшей степени реакционными по отношению к большевизму течениями, которые перечислялись выше. Как большевизм, проживший значительно дольше, можно рассматривать кубинскую систему (хотя в последние десятилетия рубильник бухаринства повернули и на Кубе). Если говорить об экзотике, то, возможно, преимущественно большевистской следует признать политику Санкары в Буркина-Фасо, хотя она продолжалась слишком недолго, чтобы можно было утверждать что-то однозначное.
На стыке большевизма и антиимпериалистического народничества существует теория фокизма за авторством Че Гевары – теория скоординированного ведения партизанских войн в труднодоступных районах для совершения социалистических революций и подрыва позиций империализма в разных странах. Но это теория, посвящённая одному конкретному вопросу, а не нечто альтернативное большевизму.
Свою специфику имеет осаждённый большевизм – в этом случае в обществе возрастают национализм, интенсивность идеологической работы с населением, экономическая автаркия (страна стремится выстроить замкнутую экономику ускоренными темпами или ввиду своей малой величины вообще не имея к тому полноценной возможности, вследствие чего вынуждена приносить в жертву текущий уровень жизни населения) и милитаризация (аналогично, страна вынуждена содержать более крупные вооружённые силы, чем может себе позволить с точки зрения экономики). К этой ветви относится чучхе, а также, вероятно, ходжаизм и Румыния Чаушеску, хотя тут я не готов высказываться с полной определённостью.
А так с большевизмом в общем-то всё. Можно сказать, что истинно коммунистических опытов государственного управления пока что было мало, поэтому всё так единообразно. Но я уверен, что просто правильный социализм в принципе одинаковый, а значит, никакой развесёлой карнавальной пестроты мы в этом разделе никогда не увидим.
V.21. Побеждённый большевизм, или большевизм на руинах. Под общий большевистский заголовок стоит добавить ещё одно течение, но большевизмом оно уже не является – он тут остаётся только в роли исторического корня. Этот бывший большевизм пережил почти полную идеологическую деградацию: националистические настроения в нём расцветают ещё пышнее, нарастает ненависть к буржуазным политическим свободам (а заодно и к их социалистическим вариантам), разгорается любовь к милитаризму и вообще ко всякой жёсткости ради жёсткости, появляется пристрастие к архаическим общественным явлениям вроде религии и стремления отправить женщину на кухню, а борьба с гомосексуализмом становится настолько навязчивой идеей, что и непонятно уже, действительно ли от неприязни человек о нём столько думает… От большевизма сохраняется в лучшем случае верность плановой экономике и сталинской культурной надстройке, а также ностальгия по брежневским временам.
Феномен «красно-коричневых» постсоветской России представлял собой не только фигуру либеральной пропаганды: в первое десятилетие после контрреволюции красный консерватизм господствовал в левой общественной мысли абсолютно (собственно, и КПРФ выросла на этой идейной почве), да и во второе мало что изменилось, что было хорошо видно уже не только по газетам, книгам и митингам, но и по интернету (автор гарантирует, он сам тогда предавался тем же извращениям). Изменение состояло только в том, что условного генерала Макашова понемногу вытеснили условные теоретик Кара-Мурза, конспиролог Мухин и писатель-журналист Калашников – то есть от политической практики всё перешло в теорию и на бытовую плоскость. А уже в третье десятилетие истосковавшиеся по практике адепты подобных идей рванули в Донбасс – на чём, в общем-то, и закончилась эпоха красно-коричневого преобладания на левом фланге.
Причины такого явления довольно очевидны – потерпев поражение без сражения, сдав без боя все свои позиции, логично сделать вывод типа «нужно было больше Суровости, недаром всякие грязные демократы и правозащитники только о ненасилии и вещают». До всё того же левого фашизма от побеждённого большевизма – один шаг. Ещё можно добавить, что если исторический национал-большевизм двадцатых годов зародился как стремление к синтезу идей национализма и плановой экономики (добавить в салат прочих компонентов по вкусу конкретного кулинара) со стороны побеждённых правых, то большевизм на руинах – как стремление к тому же самому синтезу со стороны побеждённых левых.
Аналогичное национал-большевизму понятие «кверфронт» существует и в Германии, и тоже ещё с двадцатых годов, и тоже зачастую проявляется сегодня скорее со стороны левых, причём в основном в неорганизованном, бытовом плане.
Автор: Александр Хайфиш