ENGПамяти товарища Пугачева
В.А.Тюлькин
Смерти никто из людей не избежит. По разному её встречают. Кто-то со страхом, кто-то с недоумением, кто-то с болью и отчаянием, кто-то уходит просто неожиданно и быстро. В нашем случае Борис Андреевич прожил большую и непростую жизнь, прошел свой путь очень достойно и умер с мыслями о нашем общем деле - деле освобождения труда.
Мне думается, его в последние годы больше всего беспокоил вопрос о том, кому мы передадим свое дело? Полностью поддерживая установку партии на сохранение её ортодоксального характера, Бориса Андреевича очень беспокоил вопрос недостаточного теоретического уровня большинства членов наших организаций, особенно молодежи. Марксизм - это наука, и относиться к нему нужно как к науке: серьезно, творчески применять к конкретной ситуации, изучать и делать выводы из ошибок, не скатываться на аллилуйщину и подмену внешне эффектным активизмом или дилетантским упрощенчеством. Ему были понятны и близки слова Ленина о том, что "Коммунистом стать можно лишь тогда, когда обогатишь свою память знанием всех тех богатств, которые выработало человечество. Нам не нужно зубрежки, но нам нужно развить и усовершенствовать память каждого обучающегося знанием основных фактов, ибо коммунизм превратится в пустоту, превратится в пустую вывеску, коммунист будет только простым хвастуном, если не будут переработаны в его сознании все полученные знания".
Сам он был широко образованным, можно сказать энциклопедических знаний и при этом постоянно учившимся человеком. Бывал горяч в спорах, казалось, сверх всякой меры и не по возрасту. Но это, наверное, только подчеркивало молодость его духа. Я, не раз наблюдая его горячность и сердитость, всегда вспоминал высказанное где-то Владимиром Ильичом о спорящих: я люблю сердитых, раз сердится, значит знает за что дерется. Дед, как его частенько мы называли за глаза, любил сердиться. Но не от скверного характера, а для продвижения дела, для лучшего понимания. Он как бы сердился на себя за то, что его не все поняли.
Порой, когда мне бывает муторно, когда смертельно устаешь от неудач, от борьбы с дураками и начетчиками, когда обнаруживаешь лукавость и подлость под личиной борьбы за честь и правду, когда кое-кто из близких начинает ворчать, что лучше бы делал деньги, чем революцию, я вспоминаю таких людей в нашей партии, каким был Борис Андреевич. Это, позволю себе так выразиться, особа порода глубоко советских, пролетарских интеллигентов. Образованных, высоко культурных, отзывчивых и добрых, но в тоже время твердых, как кремень. Они могут в споре выразиться резко и нелицеприятно, но никогда не опускаются до оскорблений. Раз такие люди с нами, то мы на правильном пути. Становится как-то спокойнее и увереннее: нельзя по-другому. Нельзя бросить дело Ленина, дело рабочего класса.
Борис Андреевич не боялся смерти. Он встретил её как солдат великой армии труда, солдат революции – лицом к лицу и с оружием в руках, в бою.
Светлая память навсегда останется с нами.
Сегодня я прошу товарищей посмотреть и прочувствовать одно из последних писем Бориса Андреевича из нашей личной переписки, чтобы вспомнить о нем и понять, каким он был и какими хотел видеть нас.
Дорогой Виктор Аркадьевич, пишу вам по-стариковски, в 86 лет уже задумываешься о белых тапочках, куда деться. И порой кажется, что надумал что-то стоящее. Может надо поделиться, поможет и ещё кому-то? Хотел бы знать мнение товарища, и вот поэтому, обращаюсь к вам. Может не зря? А может зря? Надо решать самостоятельно, проявлять мужество, а так - не по-мужски? И не тревожить никого? Вопрос всё-таки. Или отложить, - вообще? А то и до некрологов, сколько их ещё предстоит публиковать.
Пугачёв Б.А.
Ужас смерти
«Опера Мусоргского «Князь Игорь» Ария Кончака
У Пушкина в «Капитанской дочке» есть эпизод, сыгранный талантливо артистом Лукьяновым: Емельян Пугачёв в цепях и со свечами в руках, на эшафоте стоит на коленях, обращаясь к нам – «Прости, народ православный»
Я родился мертвым. Народная мудрость здесь кстати – «двум смертям не бывать, а одной не миновать»! Можно теперь спать спокойно. Меня, однако, бросили к кровавым бинтам в таз, но я всё же захотел в этот мир. Не был ещё в нём, вот и пискнул, дал знать о себе. Знать, предпочёл и предпочитаю другую мудрость – «на миру и смерть красна!» И это так, - брат погиб в бою, это не фейк, это действует. Прорвёмся!
И до сих пор испытываю ощущение – как же это – меня не было нигде в мире. Со временем – всё же привык. Что ж тут такого? А когда сплю, и даже во сне сны вижу? Где это я? Меня ведь тоже «нигде нет!» Можно бы и смеяться. Но только что-то не смешно.
Я человек, а все люди смертны, и все ещё в детстве спрашивают родителя – «А я тоже умру?». И куда деться от реальности? - Отвечаем: – «Не бойся, это ещё не скоро, не сейчас. Люди могут жить сто лет и даже больше». Вот в Англии один почтмейстер жил 170 лет, и королева Виктория даже пригласила его в Лондон и наградила медалью «В честь исключительного долголетия». Старик таких эмоций не выдержал.
А мои деды и впрямь – жили и до ста, и до ста двадцати. Жить можно. Религия всё же считает нужным нас утешить. И утешает верующих - «есть ещё и загробная жизнь, не надо отчаиваться», Но с чего верующие это взяли – непонятно. Из загробной жизни что-то никто не возвращался, и вестей о ней нам не подавал. И, конечно, человечество развивается, умнеет, набирается знаний, опыта, наук. И, увы, эта истина – «Все люди смертны» - не с потолка, а подтверждённый опытом жизни факт – увы. Такова жизнь. Хочется, конечно, жить вечно, и религия это учитывает. Есть у неё и объяснение про начало, и конец света, про сотворение мира шесть с лишним тысяч лет назад. И про «страшный суд», про грех и про ад, и про вечное блаженство.
«Блажен, кто верует, тепло ему на свете» - сказано у Грибоедова. Но никто не хотел умирать, и я очень не хочу. Нас, человеков, было и есть – мириады особей. Все смертны, каждому наступит свой срок – «Время жить и время умирать» по Ремарку, и «Каждый умирает в одиночку» по Фалладе. И каждому не хочется, И мне – тоже. Инстинкт самосохранения выработался ещё до обретения сознания, он и у микроба есть, и у червя, и у шимпанзе. У кого он есть – тот и выживает. И религия об этом знает, но вот в утешение выдумали миф про «вечного жида» – даже у Ильфа и Петрова об этом в «12 стульях» есть. – Невмоготу ему такое бремя в наказание – жить. Отдохнуть хочется, а обречён. Разве что петлюровцы, или теперь бандеровцы, - избавят его от этой обузы – «Рубай его, хлопцы-молодцы» … и вечного жида не станет.
Есть об этом аспекте и у О, Генри такая мысль где- то в рассказе про Омара Хайяма. Его воззрения уподоблялись там взглядам пса, которому к хвосту привязали в нагрузку громыхающую консервную банку – грохочет, обременяет, Собака набегается, высунув язык, выдохнется, и приходит к выводу – «раз уж мы от неё не в силах избавиться, наполним её за наш счёт, и выпьем, чтоб радость жизни ощутить».
Кстати, и у Поля де Крюи в книге «Охотники за микробами» упоминается, что и великий Илья Мечников, одесский микробиолог, тоже очень не хотел умирать. И его обнадёживала эта мысль, что не беда, - эта жизнь так обременяет, так от неё устаёшь, что смерть покажется тебе избавлением. Отдохнуть захочется, и какой уж тут ужас – наоборот. Она, мол, уже желанная, ожидаемая с надеждой – «Вот теперь-то ужо и отдохнем вволю!». Он даже собрал картотеку мнений стариков, в подтверждение такого оптимизма.
Собрал. Но никакого оптимизма. Никто, повторю, не хотел умирать. Все хотели бы продолжать жить, узнавать, ожидать, надеяться. Посмотреть, а что там дальше?
Какая ж это обуза – жизнь?!?
«Посмотри! Как прекрасен этот мир, посмотри!»
Но ведь, вроде бы, все имеет своё начало и конец?
Правда, не проходите мимо! Материализм будущему покойнику поясняет – движение абсолютно, это покой относителен. С виду только он – покой. А кварки, атомы, молекулы – имеют не нулевую температуру, движутся себе, колеблются. И вообще – природа их совсем не простая: они материальны, вещны, корпускулярны и счётны. И одновременно – волновая природа. Волны – они тоже в полях сил материальных - в электромагнитных полях, в полях сил тяжести, и в полях сил близкодействия - сил внутриатомных.
Только и волны можно подсчитывать – раз горб, два – горб, и так до посинения.
Но верующий-то об этом даже понятия не имеет. Он не образован, несмотря на то, что верит издревле святым отцам, древним мыслителям церкви, увязшим в их древней дремучести и неосведомлённости. Он в приятном заблуждении - загробное блаженство ему обещано. Если, конечно, будет вести себя нравственно. Не грешить, и не рвать у соплеменника кусок из горла, будет нравственным, этичным и вполне разумным. А иначе - если нарушать нормы поведения в обществе себе подобных – самому себе дороже. В перспективе – муки ада! Вечные!
А вот если сам живёшь, и жить даёшь другим, чтишь взаимные интересы – и не забываешь о благе соплеменников, о благе общества – другое дело. Будет тебе блаженство. И тоже вечное – в раю. Райское блаженство.
«Свежо предание, а верится с трудом». И давно уже не верится. Совсем. Вот у Пушкина – судьба в перспективе ешё покруче, чем у иных. Он ведь не просто так, он чувствилище общества. У них другой удел, волнует их иное. Вот произнес в «Евгении Онегине» - «забудет мир меня!»
Александр Сергеевич, а тебе не всё равно? «Поглотит тебя медленная Лета!» Вот ещё. Чего переживать-то? Сказал же король солнце – «После нас – хоть потоп!»
Что, не прав, что ли?? Чего мучиться-то. Нешто больно? Как у Николая Острвского, что ли? За бесцельно прожитые годы? Может, заботит вопрос – что «остаётся людям»? Потомкам?
Знаете, всё-таки больно, всё-таки больно – что им остаётся, этим потомкам, которые всё же нам родные и близкие, наше продолжение и наше оправдание. Оправдание настолько, что легче самим уйти, а им оставить будущее.
Вот поэтому и говорит Пушкин – «Нет, весь я – не умру! Душа в заветной лире мой прах переживёт, и тленья убежит!»
Они, чувствилища человечества ушли, может даже не дожив своего срока, может и не справились с ужасом смерти, Пушкин, Лермонтов, Есенин, Маяковский, хотя и мечтали, как Маяковский – «Встретить я хочу свой смертный час так, как встретил смерть товарищ Нетте»
Мы не пыль на ветру.
Мы, действительно, атеисты.
Хоть утешение нужно и нам. А оно у нас есть.
Всё остаётся людям.
Энгельс признавал – когда-нибудь солнце погаснет и жизнь в солнечной системе окончится, но что его утешало? В просторах вселенной в каком-то её уголке она обязательно возникнет. Законы материи неотвратимы. У нас сейчас перспективы еще яснее, ведь Энгельс не дожил до открытия космических полетов, разве что только до фантазии Герберта Уэльса – «Первые люди на Луне» или «Из пушки на Луну». Сейчас уже гадает наука – сколько займёт у человечества путь к пригодной для жизни планете? Сколько поколений будут в пути на космическом корабле? Мы даже ещё не знаем -какова максимальная скорость звездолёта. Скорость света? Это для электромагнитных возмущений. А возмущения в поле сил тяготения? Еще не измерили. А может есть и другие поля?
Ещё предстоит узнавать. И еще – может и мы не одни, и есть ещё во вселенной разумные существа? Всё впереди ещё. Да и есть уже чему радоваться.
Нам и тут, созвучны и другие, очень достойные. Вот, Пушкин желал быть любезным народу за чувства добрые, что лирой пробуждал. Лермонтов, что не хотел бы спать спокойным сном могилы. Есенин, ожидавший встречи впереди, Маяковский, Чехов, Горький. Да что - недавние корифеи, А Архимед, Сократ, Платон, да тот же Иисус Христос, заблуждениями которого попы до наших дней пользуются?
Я уйду, а цивилизация останется.
Потомки будут, как и прежде, в этот мир входить несмышлёнышами,
Но впитают в себя достижения цивилизации. Её информацию. отразят в своём внутреннем мире. Отразят мир действительности, сумму наших внутренних миров, из которых слагается цивилизация человечества, и продолжат её, поднимут человечество на новую ступень знаний. И тоже будет что оставить людям. Есть ли конец у познания?
У Е.Шварца, бывшего белогвардейца, советского драматурга, в «Обыкновенном чуде» есть мысль, прославляющая смертного человека, - он живёт так, словно он бессмертен.
Что его держит? Ведь он- смертен. Почему не хочет потопа?
Потому, что дело его живёт, как у Ленина.
– Ленин умер, но дело его – живёт.
Проспер Мериме переписывался с Пушкиным, и, полагаю, оба были атеистами. Один написал «Гавриилиаду». Другой в «Хронике времён Карла IX» признал правоту своего героя, отказавшегося от святого причастия.
Пушкин вместе с Мицкевичем, мечтал о временах:
«когда народы, распри позабыв,
В великую семью объединятся!»
Нет, неплохая у нас компания. Эти нам компания, пускай стоят. Будем стойкими, как наши братья, отцы и деды. «И клятву верности сдержали!»
Пугачёв Б.А.