КАКАЯ ЦЕНА МНЕ, ТЫ ДОЛЖЕН СКАЗАТЬ!

Размышления после статьи «Сталин всё равно первый»

«Когда я на троне
Сижу в золотой королевской короне,
А слева и справа стоит моя знать,
Какая цена мне, ты должен сказать».

  "Я поднимаю тост за здоровье русского народа не только потому, что он – руководящий народ, но и потому, что у него имеется здравый смысл, общеполитический здравый смысл и терпение. У нашего правительства было немало ошибок, были у нас моменты отчаянного положения в 1941-42 гг., когда наша армия отступала, покидала родные нам села и города Украины, Белоруссии, Молдавии, Ленинградской области, Карело-Финской республики, покидала, потому что не было другого выхода. Какой-нибудь другой народ мог сказать: вы не оправдали наших надежд, мы поставим другое правительство, которое заключит мир с Германией и обеспечит нам покой. Это могло случиться, имейте в виду.Но русский народ на это не пошел, русский народ не пошел на компромисс, он оказал безграничное доверие нашему правительству. Повторяю, у нас были ошибки, первые два года наша армия вынуждена была отступать, выходило так, что не овладели событиями, не совладали с создавшимся положением. Однако русский народ верил, терпел, выжидал и надеялся, что мы все-таки с событиями справимся.Вот за это доверие нашему правительству, которое русский народ нам оказал, спасибо ему великое!За здоровье русского народа!

 Приходилось слышать в дни падения Советской власти, во времена ельциноидов – не сотвори себе кумира. Это о Сталине. Даже в нашу партию, в РКРП, порой приходили и деятели вроде Дьяченко, от которых доводилось слышать нам презрительную интонацию – «сталинист» Вообще-то, мы с гордостью называли себя ленинцами и сталинцами. Их заветам мы были верны. Тут уместно вспомнить строки стихотворения Исаковского – «Мы так вам верили, товарищ Сталин, как, может быть, не верили себе!» В своем дневнике кинорежиссер Эйзенштейн в дни парада защитников Москвы писал о выступлении Сталина на торжественном собрании на станции Маяковского как о выразителе стремлений борющегося народа. Об этом, о том, почему вера в Сталина - это не вера в кумира, а вера в политику большевиков, верность марксизму, как учению, которое всемогуще, поскольку оно научно, верно и подтверждено жизнью – на сайте я уже писал в 2009 году, и считаю нужным повторить.

Школу я кончал в середине века, и сочинение на выпускных писал о Сталине. Это было отчасти и проявление практичности – материала было много, но это был и идейный выбор. В декабре 49-го было его 70-летие, и в газетах была масса поздравлений, позволявших разобраться в его исторических заслугах и осмыслить его историческую роль. Вырисовывавшиеся из этих оценок масштабы его личности меня впечатляли больше, чем все то, что звучало в стихах, песнях и лилось потоком со страниц и из репродукторов. Но у меня, студента на момент его кончины, были и претензии к нему, я не винил его в репрессиях, хотя в моей родне были их жертвы, я винил его, что он терпит, - не истребил социальное неравенство. В глаза било на фоне послевоенной скудости благоденствие и трофейшиков – тыловых крыс, хлынувших за наживой в Германию, и нажившихся на бедствиях сограждан жуликов из торговли, и безразличие к простым людям чинуш в администрации. Небогатый опыт моей тогда еще короткой жизни дал мне возможность видеть проявления этого. И против этого восставало во мне все, что воспитала во мне с раннего детства моя страна. И столкнувшись с той мерой горя, с которой народ провожал Сталина, я соотнес ее с моими претензиями, и почувствовал, себя виноватым – и это сложилось в стихи, где были такие строки:

….Так любимый всеми вождь Отчизны
Так знакомый, близкий и родной,
Так привыкли мы, что наши жизни
Направляет он своей рукой.
Так прославивший в веках мое Отечество
Нас приведший к славе боевой!
Губы закусив – плачь, человечество,
Умер Сталин, умер гений твой.

Потом была «оттепель» с разоблачением «культа личности». Шолохов тогда сказал, и это пошло по стране – «Да, был культ личности… Но и ЛИЧНОСТЬ была!» А потом снизу, вопреки борзописцам и конформистам – снизу! – пошло разоблачение разоблачителей. Появились на улицах Москвы на лобовых стеклах грузовиков его портреты, на самосвалах на стройках страны. Я с удовольствием убеждался, что я прав в оценке обстановки и «оттепель», изображаемая как воплощение настоящих социалистических идеалов, на деле безграмотная, компрометирующая партию попытка реализовать мелкобуржуазные представления о социализме, а обвинения против Сталина – бесстыдная клевета пигмеев и врагов. Особенно для меня убедителен был маршал, командовавший парадом Победы, памятный по Сталинградской битве, по той первой фотографии в «Правде», где он допрашивал вместе с маршалом артиллерии Вороновым Паулюса - Константин Рокоссовский. Он, репрессированный, был любимцем народа и Сталина. В своих «Записках солдата» он опровергал хрущевские мифы, и в том числе миф о руководстве Сталиным операциями по глобусу. Но половодье злобных инсинуаций все забивало, и такие разоблачения надо было найти. Приход Брежнева сбил несколько эту волну, но след ее не исчез.
 Но я не об этом. Телевизионный опрос «Имя России» неожиданно для устроителей показал, что клевета на него бессильна. Народ помнит его не как злодея, а как вождя, и чтит. Но на этом отношении к нему начинают вовсю паразитировать, им пытаются спекулировать, с целью нажить политический капитал, приписывая ему свои позиции, которые стараются этим и подкрепить.
Об этом пишут и еще будут писать, а мне необходимо рассказать о том, о чем знаю я, хотя это и не так много. Это информация, отложившаяся из всего, что я читал, слыхал и видел.
 Сталина вживую я видел всего дважды. Первый раз на майском параде 1941 года. По брусчатке катились тачанки, проходили ряды бойцов, шли танки, в небе прошли самолеты, и мне показалось, что при этом японский военный за канатами, огораживающими место иностранных дипломатов, поморщился болезненно. Но это, конечно, были фантазии первоклашки. А слева от меня на громаде мавзолея стояли вожди, и среди них невысокая фигура Сталина.
 Студентом в пятидесятые я участвовал в демонстрациях трудящихся на Красной площади. Не представителей трудящихся, а самих трудящихся. И участие это не воспринималось как обязаловка, потому что в колоннах шло веселье, песни, танцы, смех. Но, конечно, длились они долго, и коротали время и в играх. Мы играли в угадайку – кто тебя по ладони шлепнул. Когда выходили на площадь, все старались увидеть вождей, и в первую очередь Сталина, и он обычно на мавзолее выстаивал очень долго, но последним колоннам уже не удавалось его застать. А мне еще раз за эти два года до его смерти – удалось. Были ноябрьские праздники, погода промозглая, ребята бегали согреться бутылочкой, а выйдя на площадь, да еще в дальнем от мавзолея ряду, да еще подгоняемые репликами охраны рядов - «Побыстрее, товарищи, не задерживайте, за вами еще много районов», - мы пробежали почти до середины площади, и там только сбавили темп. И все вытягивали шеи направо, и вставали на цыпочки, а были и такие, кто взял с собой детей, не побоявшись непогоды и усталости, они сажали малышню себе на плечи. Когда у меня росли дочки, я тоже брал их на демонстрации. Сталина они, конечно, не застали. А я его в тот раз видел опять издали, но не смог долго рассматривать, как в 1941-м. Тогда я мог, но меня, как видите, больше интересовал тогда японский атташе, - чувствует ли, как мы их на Халкин-Голе здорово разбили?
Мой отец довольно часто видел Сталина на заседаниях, посвященных производству вооружений, поскольку возглавлял в наркомате вооружений 7-й главк, - артиллерийский. А с осени 1940-го стал главным контролером вновь созданного наркомата Госконтроля (нарком Мехлис) вообще по всему Наркомату вооружений. На этих совещаниях председательствовал сам Сталин, заслушивая и вникая в проблемы специалистов и руководителей военной промышленности, создателей вооружения Красной Армии. В перерывах, когда все, насидевшись, спешили в уборную «отлить», он тоже проходил порой туда, причем охрана шла впереди и просила всех освободить проход, постоять в сторонке. Во время заседания он обычно не засиживался в торце стола, а вставал и прохаживался за спинами сидящих, порой со своей трубочкой, не прерывая выступавших. Предложения выступавших он оценивал таким образом: «Давайте проголосуем, кто за это предложение», и первым поднимал руку, обозначая свою позицию. Но если кто-либо подумает, что это было неумолимое воздействие на мнение участников – ошибется. Он не терпел «одобрямса», не одергивал возражавших, и ценил их. По вопросу оценки испытаний одной из артиллерийских систем и по поводу запуска ее в производство он поддержал мнение – «воздержаться». С этим не согласился конструктор системы, однокашник моего отца по академии Грабин. Сталин вновь выслушал его возражения и всё же не согласился. Расстались, недовольные друг другом. Но, как потом рассказывал Грабин, ночью ему позвонил Сталин, и сказал: «Я еще раз продумал твои доводы – ты прав. Запускайте в производство». А это была самая популярная в армии пушка во время войны. Сталин очень ценил артиллерию, ценил ее кадры, имевшие вековые традиции русской артиллерийской науки, при нем была создана Академия артиллерийских наук, был установлен День артиллерии с праздничным салютом 19 ноября – в день годовщины артиллерийского наступления, начавшего Великую победу под Сталинградом. Так что, недаром в «Марше артиллеристов» пелось
«Артиллеристы, Сталин дал приказ!
Артиллеристы, зовет Отчизна нас!»
Сталин и Отчизна воспринимались неразрывно. После войны Исаковский написал строки:
«Мы так Вам верили, товарищ Сталин,
как, может быть, не верили себе!»
И это очень точные слова. Я помню 6 ноября 1941 года. Меня только что приняли в пионеры, хотя мне было только 9 лет, и даже избрали председателем совета отряда. На фронте был отец, и писем еще не было от него. А брат учился на летчика где-то за Уралом, хотя уже успел выбираться вместе с училищем из окружения, но мы этого тогда еще не знали – и от него писем не было. Мы были в эвакуации, в Солигаличе (Костромская область), и в нашей комнате у черной тарелки репродуктора рядом с печкой собралось человек 10 жен фронтовиков из Совета жен при военкомате, где мама была активисткой (и даже председателем). Напрягая слух, они ловили каждое слово, сказанное Сталиным на станции метро «Маяковская». На другой день речь уже была в газете, конечно, но они не могли дождаться, им надо было скорее узнать, что скажет вождь, - ведь за его словами, как и 3-го июля, стояла судьба их мужей, их детей и их самих. И главное – страны!
Он был человек обшей с ними судьбы, они действительно были «братья и сестры, друзья мои!»
Об этом выступлении написал в тот день в своем дневнике режиссер Эйзенштейн, (создатель шедевра «Броненосец Потемкин»), которого сейчас рисуют диссидентом, недовольным Сталиным, пострадавшим от сталинской цензуры – ведь его вторую серию «Ивана Грозного» Сталин не разрешил пускать в прокат. (Хотя я читал у Черкасова, - Ивана Грозного, что Сталин нашел время поговорить с ними, создателями фильма – обстоятельно, и, выслушав их соображения, разрешил дать им возможность исправить фильм).
Вот как воспринял Эйзенштейн то выступление 6-го ноября:
«Война дело трудное.
Не только в бою.
Не только в тылу.
Но ещё на одном участке – самом трудном.
Это участок равно уязвимый и на фронте, и в тылу. Это участок сознания. Участок, который должен быть ещё более неприступен, чем дот, ещё более крепок, чем крепость, ещё крепче защищён, чем форт.
Ибо и враг, подбирающийся к нему, самый страшный: тот враг, который парализует деятельность. Останавливает биение сердца. Растерянность, сомнение, неуверенность.
Не допускать этого врага к твердыне нашего духа, не допускать его до великого народного сознания.
Неуклонная вера в победоносность нашего правого дела – вот светоч той убеждённости, вернейший залог победы, который приведёт к ней. И на этом пути сверкают незабываемые слова Сталина».
И эта вера в мудрость руководителя страны – очень характерна. В повести «Дни и ночи» К. Симонова, вышедшей в войну сразу после победы под Сталинградом, есть такой эпизод. Один из командиров накануне наступления говорит, что скоро будет перелом в сражении. «А ты откуда знаешь?» «А Сталин на 7-е ноября сказал, что будет и на нашей улице праздник» – Это 1942 год. «Ну, когда, еще, может не скоро». «Если б не скоро – он бы сказал это в новогоднем поздравлении!»
Разве это культ? Это не культ, это доверие к тому, кто знает, у кого все нити в руках, вся информация, и кто не обманывает, - сказал, значит, будет. А культ, восхваления, зачастую спекулятивные, чтоб подмазаться – это все стороннее, это и в расчет не бралось, и самим Сталиным отвергалось. Он был очень чуткий в этом отношении человек. Кстати, у него был безупречный художественный вкус. Его стихи в его юности были включены в хрестоматию для школ Грузии, Его мнением дорожил Горький, хотя над оценкой стихотворения «Девушка и смерть» и посмеиваются эстеты, наверное, и не читавшие его. В 1940 году в журнале «Пионер», который мы выписывали, печатались главы из грузинского эпоса «Витязь в тигровой шкуре» Шота Руставели. Оказывается, Сталин не утерпел, и участвовал в редактировании поэмы, и даже там есть его перевод стихов.
И вот еще: Сталин считал, что М. Булгаков – «не наш человек», но ценил его талант, и его «Дни Турбиных», за которых он переживал (говорил – «Ведь знаю, – враги. А переживаю за них»). И вот Булгаков написал повесть «Детство вождя», так, помнится, она называлась. Конечно, такую книгу издатели представили самому Сталину. И Сталин не разрешил ее публиковать, не нужны такие славословия. Природу культа личности, - кто над созданием культа и зачем трудился, – он отлично понимал, и тому препятствовал, это и из его интервью видно, – что у Эмиля Людвига, что у Фейхтвангера. И если правду сказать, не очень-то этот культ действовал на здравомыслие людей. Вспоминается такой, пожалуй, и комический, и прозаический эпизод. Летом 1943-го были мы с братом в пионерском лагере в Павловской Слободе под Москвой. Из загаженных при недавней оккупации немецкой солдатней бараков – всего полтора года назад – очистили пару бараков и сделали лагерь для детей работников, занятых ремонтом артиллерии Московского укрепрайона, или Военного округа, точно не помню. Было голодновато, порой холодновато, но всё же сил мы поднабрались. Был среди нас мальчишка, бегавший на фронт, правда, неудачно. Патруль его доставил к командиру, как он рассказывал, а тот его убедил, что без него пока обойдутся, пусть не волнуется, справимся, а ты пока учись, еще понадобишься. Учился он плоховато, пай-мальчиком с высокими моральными или идейными устоями вовсе не казался, – обыкновенный, немного хулиганистый, здравомыслящий, вполне адекватный мальчишка был. И вот сквозь сон вечером, – все спят в бараке, – слышу, беседуют они с другом, как сейчас бы сказали – о сексе, а они это называли грубее, по-матерному. И вот он говорит другу: «Ты что думаешь, раз это стыдно, то никто этим не занимается? Занимаются, только трепаться об этом не надо. Это так люди устроены» Собеседник ему, видно, не очень поверил, и он пустил «железный» довод: «Ведь от этого дети рождаются, иначе ведь никак. А дети у всех есть, даже у Сталина – дочка Светлана. Значит, даже и он как все, и он этим занимается!» Я от неожиданности под одеялом чуть не рассмеялся. Ну, конечно же, Сталин как все, но в таком плане как-то не приходило в голову. Вот тебе и культ!
Да после Хрущева из него больше сделали культ, только культ не личности, а злодея. А на самом-то деле мы хорошо отличали, для кого имя Сталина – как пропуск к благам, а для кого – искренне. Была колыбельная – потом ее и Анна Герман пела:
«Даст тебе силы, дорогу укажет
Сталин своею рукой.
Спи мой воробушек, спи мой звоночек,
Спи мой сыночек родной».
И вот это было искренне. И написано, и спето. И это – отнюдь не культ. Потому что его мудрость, его знания и идеи не перестают давать нам силу, не перестают указывать дорогу, и снова востребованы народом, снова ему нужны.
Но скажу и о ненависти к нему. О ненависти со страниц, с экранов, из наушников, когда слушал враждебные голоса «Немецкой волны», «БиБиСи», Голоса Америки», да и из титовской Югославии – распространяться не буду. Наслушался довольно, чтобы разбираться, где врут, а где проговариваются. А лучше вот – тоже воспоминание войны:
Под Солигаличем в селе Нероново в начале августа 1941-го – услышали набат. Горел дом за рекой в деревне. Прибежав туда, застали картину: дом пылает вовсю, красная пожарная помпа не работает, хоть вода в колодце есть. Качают, качают – впустую. Только ведрами плещут, а это – тоже пустое дело, уже и железная крыша валится. Под деревом на сундуке старуха – больше ничего не спасли. Ругает сына: «Ирод, что ж ты наделал!» А он пьяный, привязан к дереву, облит водой, рядом милицейский мотоцикл с коляской. А он кричит: «Сука – Сталин! Все равно погибать, пускай все горит!» Я спросил маму – «Что, он против нас? Против Сталина? Он враг, предатель?» Мама усмехнулась. А от отца уже месяц не было писем. «Да нет, просто он хитрый трус. Думает пересидеть войну в тюрьме, а ничего у него не выйдет. Пойдет, дурак, на фронт, да еще и в самое опасное место!»
А я все-таки подумал – мама слишком добра. Это все же враг. Когда пришли первые вести о власовцах, о полицаях, когда читал о них в войну – «Нашествие» Леонова, «Непокоренные» Горбатова и «Молодую гвардию» Фадеева – знал, – это такие, как тот «ирод». И полагаю, это не фантазии первоклашки, хотя от майского парада до этого пожара в августе прошло всего пара месяцев.
Эту публикацию на сайте почли 1332 человека. Потому и считаю нужным её повторить.
Да, эти воспоминания посетители нашего сайта, думаю, прочли с пользой для себя. А я вспоминаю слова Маяковского из поэмы «Ленин» – «я себя под Лениным чищу». Да, для того нам и нужны образцы, нужны примеры, чтобы очистить своё сознание от шелухи, чтобы юноши, обдумывающие Т житьё, знали «делать жизнь с кого», чтобы не стать обывателем. Вот у Ильфа и Петрова в «Двенадцати стульях» типичное отношение обывателя к позиции гражданина общества: – Воробьянинов, борясь за стул и пиная отца Фёдора, спрашивает с издёвкой – «Так, может быть, вы, святой отец, партийный?». Вот уж, с позиции обывателя, верх глупости – быть партийным, идейным, думать не о своей корысти, а заботиться об интересах общества.
А ведь эта позиция гражданина была популярна, и в СССР воспитывалась в молодом поколении, и порождала и тех кто строил Магнитку и создавал колхозы, жертвуя жизнью в борьбе с кулаками, кто защищал страну Советов и погибал в бою, как Александр Матросов, или на виселице, как «Таня» – Зоя Космодемьянская.
В ельцинские годы рванулась в общество пена опровержений. Вопили, что не было таких героев, выдуманы они коммунистической пропагандой, а люди безыдейны, своя шкура им дороже всего, и потому ни краснодонской «Молодой гвардии», якобы, не было, ни 28 панфиловцев, ни Матросова, ни Космодемьянской. Сказки, дескать… А реальность, мол, вот она, в словах Константина Борового: – благополучие общества – это сумма благополучий индивидуумов, думай о своей выгоде, а выгода общества – суммарный результат всех выгод.
Это исповедовали и Боровой, и Новодворская, это лежало в основе из поддержки западных ценностей, их упора на права и свободы личности. И это и было обоснованием реставрации капитализма, как бы н прикрывали антисоветчики эту идею мотивами патриотизма, прав человека и прочим камуфляжем. Главным было – отрицать общечеловеческие ценности под предлогом их отстаивания. Под видом придания высокой цены свободе личности - сделать пренебрежимой цену общественного интереса, интереса коллектива, интереса общества индивидов. Советский строй полагал, что кадры решают всё, что самый ценный капитал общества – это люди. Этим подтверждалась гуманистическая черта марксизма, полагающего, что человек - существо общественное и по своему происхождению, и по своей природе.
Со времён ещё племенного общинного строя это подтверждалось практикой жизни. Община защищалась от антиобщественных поползновений с помощью остракизма еще с древнегреческих календ. Выжить человеку, подвергнутому остракизму, то есть изгнанному из общества, было почти невозможно. Сократ, ученый и мыслитель, обвиненный напрасно, предпочёл выпить отраву – цикуту, и умереть, чем быть изгнанным. А ведь он был ярчайшей личностью, с таким широким воззрением на жизнь, что в знаменатель дроби ставил самооценку – «Я знаю, что я ничего не знаю». Так он понимал - сколько человеку надо знать, и насколько мало в сравнении с этим даже то обширное знание, которым обладал он, великий мыслитель античности.
И вот весь опыт человечества с самых ранних времён, хотят эти боровые. новодворские, чубайсы и ельцины сбросить со счетов, повернуть ход истории вспять. И ничего у них не вышло.
 Сталин, говорят, – где-то сказал – «я знаю, на мою могилу нанесут кучи мусора и грязи, но ветер истории развеет её». Это предвидение поглубже того, что представлял себе ещё античный Герострат. Народ не забывает того, кому он много обязан. И этим определяется ценность личности – ценностью для общества. Сколько лет прошло со смерти вождя, сколько и как мощно ни пытались его скомпрометировать, а в памяти людей он живёт, подвиг его народ не забыл, и все опросы вынуждены признать – он – первый во всех опросах. Давно ушло поколение его соратников, которое он вёл к победе, единицы только ещё живы, а правнуки пронесли к нему через десятки лет – благодарность общества.. Потому и пытаются задушить его в объятиях – присвоить его себе – будто он всего лишь – «державник».
 Он, грузин, русский политик – великий интернационалист, который не национальную, а общую для социалистических наций державу строил и защищал – защищал все человечество. Вот такой масштаб личности его, и это признавали и его соратники, и даже враги.