ENG
Николай Бауман
(1873-1905)
Бауман, Николай Эрнестович. Подпольные клички – Василий, Макар Иванович, Евграфыч, Иван Сергеевич, Грач… Последняя – самая знаменитая.
Грач, агент ленинской «Искры». Профессиональный революционер, один из создателей РСДРП(б). Удивительно обаятельный, светлый и – при всей суровости своей многотрудной жизни – жизнерадостный, действительно «весенний», внутренне очень счастливый человек…
«В действительности же тот несчастен, кто сбился со своей настоящей дороги или не смог найти ее вовсе, а счастлив тот, кто идет неуклонно, без страха и сомнения, туда и прямо, куда указывают ему его совесть и убеждения», – так писал Н. Бауман своему отцу из Таганской тюрьмы в 1904г.
…Он родился 17 мая 1873 г. в Казани. Его предки были обрусевшими немцами, отец-ремесленник владел обойной и столярной мастерской, и Коля ещё ребёнком подружился с работавшими в ней подмастерьями. Очень рано увлёкшись революционными идеями (огромное влияние на него – как и на юного Ленина – оказал роман Чернышевского «Что делать»), юный Бауман вышел из 7-го класса гимназии и поступил в ветеринарный институт, считая профессию ветеринара наиболее полезной для народа. Родители это решение не одобрили. Николай ушёл из родительского дома и начал самостоятельную жизнь, добывая средства к существованию уроками и случайными заработками.
Годы учения в Казанском ветеринарном институте – это не только период идейного становления Баумана как убеждённого марксиста, но и время начала самостоятельной революционной работы: по характеру общительный, легко сходящийся с людьми, он создал несколько кружков самообразования среди рабочих и студентов, умудрился соорудить у себя на квартире примитивную маленькую типографию, где на так называемом шапирографе прокатывались листовки о положении рабочих на заводах Крестовникова и Алафузова. Он попал в поле зрения полиции, за ним и его товарищами установили негласный полицейский надзор. Но Бауман всё же успел окончить курс и с дипломом ветеринарного врача отправился на работу в село Новые Бурасы Саратовской губернии. В Саратове, как и в Казани, были подпольные кружки социал-демократов. Бауман установил с ними связь и, хотя село, где находился его ветеринарный пункт, было в 65 км от Саратова, но Бауман регулярно наезжал в город, спорил с народниками, общался с приезжавшими сюда на каникулы «столичниками» - студентами московских и питерских вузов, от которых получал нелегальную марксистскую литературу. В короткий период своей ветеринарной практики Бауман уже раскрыл свой талант пропагандиста и агитатора, среди местных жителей у него появились сочувствующие революционным идеям, и уже весной 1896 года ему с группой товарищей, среди которых были учитель, землемер и сельская молодёжь – всего 2 десятка человек – удалось провести маёвку: под предлогом рыбалки они собрались на берегу реки, на окраине пашни, подняли красное знамя, и Бауман сказал яркую речь, о которой много лет спустя помнили и рассказывали участники этого события.
Но «деревенское» поле деятельности уже не удовлетворяло Николая Эрнестовича, оно было слишком узким. От «столичников» он знал, что в Петербурге уже в 1895 году из двух десятков объединённых марксистских кружков был образован «Союз борьбы за освобождение рабочего класса» - зародыш будущей боевой партии, летом 1896 года под его руководством прошла мощная стачка – 17 заводов забастовали одновременно. Бауман всей душой рвался туда. За период работы ветеринаром он, отказывая себе во всём, скопил из своего жалования приличную сумму – 550 рублей, этого хватило бы не только на дорогу, но и на первое время жизни в Питере. Такой переезд означал переход к трудной, полной опасностей жизни профессионального революционера. Николай Эрнестович легко и радостно сделал главный жизненный выбор. В октябре 1896 г. он уехал в Петербург, быстро установил связи с марксистским подпольем и занялся любимым делом – созданием рабочих кружков, просветительской пропагандой и революционной агитацией среди рабочих. Бауман сходился с петербургскими металлистами, ткачами, судостроителями-рабочими очень быстро и умело… его невольно привлекающая внимание манера говорить просто и доходчиво, уменье самые будничные вопросы рабочей жизни осмыслить в духе основных задач рабочего класса - все это через пару недель делало его другом многочисленных слушателей.
К моменту приезда Баумана в Питер основатели «Союза борьбы», так называемые «старики», уже несколько месяцев были в тюрьме: В.И. Ульянова с группой товарищей арестовали в конце декабря 1895 года, вскоре после этого – И. Бабушкина и других. Организация не была разгромлена, она продолжала действовать. Но теперь во главе её была группа так называемых «молодых» - Катин-Ярцев, Тахтарев и др. Они, в отличие от Ленина и «стариков» ударились в основном в «экономизм». Увлёкшись стачечным движением, принявшем в Петербурге летом 1896 г. широкие размеры, «молодые» выдвигали лозунги, отрывавшие экономику от политики, принижавшие борьбу рабочих до борьбы «за пятачок». Бауман сориентировался очень быстро: он полностью поддержал ленинскую позицию и сразу повёл борьбу против «экономистов». Ссылаясь на указания, полученные из Дома предварительного заключения от Ленина, Бауман стал ориентировать свои рабочие кружки на первомайское политическое выступление. Однако продержаться на свободе до Первомая ему не удалось: в конце марта 1897 года он был арестован. Его отправили не куда-нибудь, а сразу в Петропавловскую крепость. Там, в одиночке № 56, он провёл 22 месяца.
Ещё со времён декабристов Петропавловка была всеобщим пугалом, русской Бастилией; суровый режим заключения в ней известен: тесные сырые камеры – каменные мешки, в которых царит сумрак; вечная гнетущая тишина, нарушаемая лишь звоном курантов… При условии «хорошего поведения» - 15-минутная прогулка в тюремном дворе, со всех сторон окружённом стенами бастиона, по дорожке длиной 25-30 метров… И ещё – карцеры, зимой практически не отапливаемые… Все условия для того, чтобы сломить упорство «непокорных». Бауман был как раз из «непокорных» – он сразу отказался сотрудничать со следствием. И, как ни старались тюремщики, ни карцерами, ни другими мерами сломить его упорство не удалось. Материалов для суда оказалось недостаточно, и в начале февраля 1899 года, после почти двух лет предварительного заключения, Баумана отправили в административную ссылку на 4 года в городок Орлов Вятской губернии. Глухомань – вокруг густые леса, в городишке ни одного промышленного предприятия, до губернского центра – 60 вёрст. Гласный надзор полиции – каждый твой шаг регламентирован; найти работу практически невозможно, существовать на казённое пособие (6-8 рублей в месяц) крайне трудно; выручала охота – она давала и подспорье в питании, и несколько часов – а потом и дней – свободы от полицейской слежки: Бауман исподволь приучал своих полицейских опекунов к длительным отлучкам на охоту.
В Вятской губернии было много ссыльных социал-демократов; например, в Нолинск был отправлен друг Баумана В. Сущинский (там же отбывал свою первую ссылку Феликс Дзержинский). Была небольшая группа ссыльных и в Орлове. Бауман сразу установил с ними контакты. В период вятской ссылки Бауман узнал и о прошедшем в Минске 1-м съезде РСДРП, и о знаменитом «протесте 17-ти»: это был ответ находившегося в Шушенском Ленина и его товарищей на пресловутое «credo» Кусковой и Ко; текст протеста был разослан в некоторые колонии ссыльных социал-демократов, получили его и Бауман с другими товарищами из вятской ссылки. Николай Эрнестович горячо выступил в поддержку протеста 17-ти, в результате орловские ссыльные к этому протесту присоединились, о чём сообщили и при первой же возможности в Швейцарию для публикации в марксистской печати, и в Сибирь Ленину.
Бауман отличился почти сразу по прибытии в Орлов. В этом маленьком городишке излюбленным зрелищем жителей был ледоход: в день, когда вскрывалась Вятка и огромные льдины, ломаясь с оглушительным грохотом, начинали двигаться по реке, на берегу собиралось почти всё население. И вот в такой день, когда горожане во главе с администрацией и полицией любовались величественным зрелищем, к берегу подошла группа молодых ссыльных социал-демократов во главе с Бауманом. Молодые люди прыгнули на льдину, Бауман развернул Красное знамя, и с пением революционных песен компания поплыла вниз по реке. Опасная затея окончилось благополучно: доплыв почти до черты города, где на крутом повороте образовался ледяной затор, все выбрались на берег. «Хоть четверть часа, а побыли на воле!.. Уж очень комичны были физиономии начальников города, когда мы с песней плыли мимо них на льдине!» - долго вспоминал этот день Николай Эрнестович. Полицейский исправник ограничился «строгим внушением», и дурных последствий «ледяная демонстрация» не имела. Второй эпизод, также на реке, едва не кончился трагически. Группа политических ссыльных каталась летним вечером на лодках, одна из них внезапно опрокинулась, и сидевшие в ней курсистки стали тонуть. Бауман бросился на помощь, вытащил одну девушку, передал её на руки товарищам, нырнул за другой, которая уже ушла под воду. Ему удалось вытащить и её – уже на последнем пределе сил…
После тюрьмы ссылка – почти отдых… Но, конечно, Бауман не собирался так «отдыхать» все 4 года, когда работы на воле – непочатый край! С первых же дней пребывания в Орлове он начал думать о побеге. Побег из ссылки – дело гораздо более рискованное, чем катание на льдине. Само путешествие в одиночку по этим глухим местам было весьма небезопасно, но главное, если поймают, то получишь уже не ссылку, а каторгу. Но Бауман не колебался: он рвался к большой, настоящей работе. В середине октября он под предлогом долгой охоты ушёл из Орлова, из леса вышел уже переодетый в крестьянскую одежду и под видом деревенского парня сел на пароход, направлявшийся в сторону Казани. Сойдя на берег, окольными путями, лесными тропами пробрался к родному городу. Но задерживаться там было нельзя. После краткого свидания с родными он пустился в дальнюю дорогу. Вскоре он вместе с партией контрабандистов благополучно перешёл австрийскую границу и отправился в Швейцарию, которая была одним из центров русской политической эмиграции.
Бауман приехал в Швейцарию немного раньше вернувшегося из Сибири Ленина и сразу примкнул к группе «Освобождение труда»; в апреле 1900 года он, по предложению Плеханова, поехал в Женеву для участия в «частном съезде социал-демократов». Однако вскоре между Бауманом и Плехановым наметилось охлаждение: Баумана не удовлетворяли рассуждения Плеханова по «общим вопросам», без привязки к развитию массового рабочего движения; сыграло свою роль и высокомерное отношение Плеханова к рядовым работникам. Зато в Ленине, с которым Бауман впервые лично познакомился тогда же, летом 1900 года (хотя его статьи и книги успел оценить гораздо раньше) замечательно сочетались колоссальный интеллект вождя-теоретика и простота в общении с товарищами. Владимир Ильич приехал в Швейцарию, уже имея план издания общероссийской революционной газеты, который он успел обсудить перед отъездом из России с рядом товарищей. Бауман сразу всей душой отдался делу становления «Искры». Он даже обучился наборному делу и вскоре стал настоящим профессиональным наборщиком. Бауман поехал вместе с Лениным в Германию, в Мюнхен, где решено было печатать «Искру», работал там в типографии, он организовал «транспортное бюро» – так называли пункты по пересылке «Искры» на западной и северной границах России. Это дело было трудное и опасное, но Николай Эрнестович прекрасно умел налаживать связи с контрабандистами, использовать для доставки газеты самые различные, неожиданные для полиции способы. Он и сам в этот период не раз нелегально переходил границу для распространения «Искры» в рабочих организациях Пскова, Смоленска и ряда других городов.
Осенью 1901 г. Бауман стал готовиться к поездке в Москву. Там сложилась крайне неблагоприятная для распространения «Искры» обстановка – вовсю расцвела «зубатовщина», полиция усиленно насаждала в пролетарской среде подконтрольные ей «рабочие общества». Оставив за границей молодую жену (в Швейцарии он женился на Капитолине Медведевой, тоже революционерке-искровке, и был очень счастлив), Бауман в декабре нелегально возвращается в Россию, в Москву. Обстановка для работы здесь была очень сложной: помимо «зубатовщины», большой проблемой были пережитки «экономизма» в социал-демократической среде; «экономисты», а также и эсеры, пытались превратить Москву в свой опорный пункт. Узкое место – нехватка связей: после полицейских погромов много товарищей арестовано – М.И. Ульянова, М.Т.Е лизаров, И.И. Скворцов-Степанов, В.Л. Шанцер (Марат), Никифоров и другие; второе узкое место – крайняя нехватка денет. И всё же очень быстро Бауман сумел организовать ряд кружков на фабриках и заводах Лефортова, Сокольников, Замоскворечья, Пресни; организовал даже маленькую типографию в Измайловской больнице, выпускавшую листовки тиражом до 1200 экз. Помимо рабочих кружков, удалось создать и студенческие – среди учащихся Петровской сельскохозяйственной академии, Межевого института, позднее – Технического училища. В 1905 году в Техническом училище и в Межевом институте будут созданы боевые дружины, пока же социал-демократическая молодёжь с энтузиазмом занялась распространением «Искры». Бауман создал и несколько новых подпольных явочных квартир – в Измайловской больнице, в Русском страховом (от огня) обществе.
Главное, конечно, – распространение «Искры». Николай Эрнестович ездит и по подмосковным городам, устанавливает там связь с рабочими подпольными организациями. Основное внимание московская организация в конце 1901 года - начале 1902 года уделяет "Северному союзу РСДРП" - областному объединению социал-демократических организаций Владимирской, Ярославской, Костромской и Тверской губерний с центром в Иваново-Вознесенске. Громадную роль в укреплении ленинских позиций среди московских рабочих, в распространении ленинской "Искры" сыграл в этот период И.В. Бабушкин: он создал в Орехово-Зуеве настоящий боевой штаб "Искры". Орехово-Зуевские рабочие, руководимые и объединяемые Бабушкиным, первыми в России заявили в социал-демократической печати о том, что они признают ленинскую "Искру" единственным органом, полно и глубоко выражающим классовые интересы рабочих. Бауман не раз встречался и беседовал с "первым русским рабкором", как Н.К. Крупская называла Бабушкина, передавал ему деньги, необходимые для нелегальной работы, как видно из его регулярных финансовых отчётов заграничному центру. Кстати, Николай Эрнестович был очень аккуратен в расходовании партийных средств, свои собственные потребности он урезал до последней степени.
Бауман не раз выезжал в Иваново-Вознесенск, Шую, а также в Серпухов, Орехово-Зуево и другие города Подмосковья для бесед с рабочими об основных принципах ленинской "Искры", о непримиримой борьбе группы Ленина с "рабочедельцами", "экономистами" и прочими изменниками рабочего движения. В конце 1901 – начале 1902 гг. остро встаёт вопрос о том, чтобы сделать «Искру» общероссийской партийной газетой, распространить её влияние на юго-западные и южные области страны. Было крайне важно провести на юге, в Киеве, решение о создании не узко местной, а общероссийской организации "Искры". За выполнение этой задачи взялся Бауман. По его инициативе в Киеве был намечен съезд искровских организаций.
Однако охранка уже давно поняла значение ленинской «Искры», оценила её распространителей как самых опасных врагов существующего строя. На их выслеживание и поимку были отпущены огромные средства, мобилизованы лучшие филёрские силы. В Киеве удалось выследить одного из агентов «Искры» – Крохмаля (позднее, на II cъезде РСДРП, он окажется в лагере меньшевиков), при его аресте были изъяты письма, в результате расшифровки которых были выявлены явки подпольщиков, и в январе - феврале 1902 г. там произошли массовые аресты. Бауман, тоже приехавший в Киев, будучи опытным конспиратором, в ловушку не попал. Но задерживаться в городе нельзя – арест грозил в любую минуту. Бауман уехал в Воронеж, но и там обнаружил за собой слежку. Принял решение возвращаться в Москву, но не напрямую, а кружным путём через Елец. Когда шпики появились в вагоне, стало ясно, что на ближайшей станции может произойти арест. Оставив вещи и пальто в купе, чтобы не вызывать подозрений, Николай Эрнестович на полном ходу спрыгнул с поезда под откос. Очень гибкий и ловкий, он смог сделать такой прыжок, что не разбился насмерть, а только ушиб ногу. Но оказаться зимой в незнакомой местности без вещей, без верхней одежды и практически без денег – значит, быть на краю гибели. Промёрзший насквозь, едва живой от голода, усталости и боли в ноге, он добрался до села Хлебное. Ясно было, что без посторонней помощи в этой критической ситуации не обойтись. По опыту своей ветеринарной практики и орловской ссылки Бауман знал, что сельская интеллигенция (врачи, ветеринары, учителя, землемеры), постоянно имея перед глазами тяжёлую жизнь крестьян и народные страдания, очень часто бывают настроены оппозиционно к властям и сочувственно – к революционерам: не имея сами мужества решиться на подвижническую жизнь, они считают этих самоотверженных борцов героями и помогают им. Оказавшись в безвыходном положении, Николай Эрнестович решил рискнуть: он обратился к сельскому врачу Вележеву – попросил немного еды и денег на дорогу… Но Вележев оказался из «верноподданных» - он поспешил на посетителя донести, и так оперативно, что Баумана схватили прежде, чем он вышел за пределы села.
Установив личность задержанного, его отправили на место неотбытой ссылки, в Вятскую губернию. Если в 1899 году он, благодаря хлопотам родных, ехал в Орлов за свой счёт, то теперь таких «поблажек» для политических полиция не допускала – Бауману пришлось испытать все «прелести» путешествия по этапу с партией уголовников. Пеший путь по зимней дороге – холод, голод, издевательства конвоиров, не скупившихся на побои; скученность и антисанитария пересыльных тюрем… Позднее об этом кошмарном пути Николай Эрнестович говорил, что такое испытание хуже Петропавловки, и называл его «дорогой в ад». Добраться таким путём до Вятки ему, однако, не пришлось: путь следования «арестованного первостепенной важности» был внезапно изменён – под двойным караулом его отправили поездом в Киев, где готовился крупный процесс над агентами «Искры». До суда они содержались в Лукьяновском тюремном замке, находившемся в пригороде Киева.
После «адской» дороги Бауман неожиданно попал почти в «рай»: режим для политзаключённых в Лукьяновке в то время был на удивление лёгким. Тюрьма после недавних студенческих и крестьянских волнений была переполнена, в «одиночках» сидели как минимум по двое. Уже нельзя было сохранять изоляцию политических от уголовных. В таких условиях протестные акции заключённых, голодовки и т.п. были крайне нежелательны. Притом у многих из политических родственники имели влиятельных знакомых. Так или иначе, камеры днем не запирались, заключённые могли находиться во дворе с утра до вечера – общались, беседовали, играли в городки и даже… в чехарду – и всё это с громкими криками и шумом, заранее приучая часовых не обращать на крик и возню внимания. Передачи принимались без ограничения: начальник политического корпуса Сулима, большой поклонник Бахуса, разрешал передачи в неограниченном количестве, в том числе и спиртное, с безошибочным расчётом, что благодарные родственники заключённых не забудут передать бутылку коньяка и на его долю. Искровцев в Лукьяновке, вместе с Бауманом, было 11 человек: знаменитый впоследствии М. Литвинов («Папаша»), М. Гурский, Бобровский и другие. Всем им грозила каторга. Товарищи на воле, и среди них приехавшая из-за границы жена Баумана, спешно готовили им побег. Разработали маршруты, распределили явочные квартиры, куда придут беглецы, в тюрьму передали деньги и фальшивые паспорта. Но сложность была в том, что Лукьяновский замок – это действительно замок, окружённый высокой стеной. Чтобы перелезть через неё, нужно было забросить на гребень «кошку» – железный якорь – с привязанной к нему верёвкой. Как передать такой тяжёлый предмет? Способ был найден: «кошку» упаковали в огромный букет роз; жена Баумана так трогательно просила передать цветы (подарок мужу ко дню рождения) не помятыми, а розы были такими колючими, что Сулима нарушил правила – не стал потрошить букет, и «кошка» благополучно прибыла по назначению… «День рожденья» «отпраздновали» великолепно: напоили тюремщиков вином с большой дозой снотворного, а дальше под шум и гвалт во дворе, устроенный не участвовавшими в побеге, но знавшими о нём товарищами, разоружили и замотали в одеяло часового, построили «слона» (пирамиду) у стены, забросили на неё «кошку» с привязанной к ней верёвочной лестницей, и 10 человек (одиннадцатый не успел – поднялась тревога) перебрались через стену и растворились в вечерних сумерках. Дальше путь лежал за границу, к Ленину.
Как известно, на II съезде произошёл раскол партии на большевиков и меньшевиков. Всего приехало 43 делегата, из них искровцев было 33, но последовательно позиции Ленина отстаивали из них только 24 «твёрдых искровца», 9 пошли за Мартовым. Бауман был исключительно твёрдым искровцем, он всегда поддерживал позицию Ленина, по всем вопросам голосовал вместе с ним. Так же твёрдо защищал он ленинскую линию и на съезде «Заграничной лиги» социал-демократов в октябре 1903 г. Но «Заграничная лига» оказалась в руках меньшевиков: 90% её состава составляли оторвавшиеся от работы в России интеллигенты-эмигранты, которые начали «обстреливать» ленинское крыло партии. Бауман благодаря своему таланту агитатора сгруппировал вокруг себя часть временно оказавшихся в эмиграции товарищей, не успевших разобраться в существе происшедшего раскола, и разъяснял им правильность ленинской линии, заражая их своей энергией и бодростью…
Да, недолгое пребывание за границей – это не отдых, а напряжённый труд. Но главное дело всё-таки ждёт его в России. Бауман – не теоретик, он прежде всего – блестящий практик, агитатор, организатор. Вместе с Ф.В. Ленгником Бауман едет по поручению Ленина в Москву, чтобы создать там Северное бюро Центрального Комитета партии. Бауману удалось благополучно пересечь границу, но, приехав в Москву и остановившись в гостинице «Париж», он сразу обнаружил за собой слежку. Пришлось бросить вещи в гостинице и временно «затаиться» в надёжном убежище, на квартире великого актёра МХАТа Василия Ивановича Качалова (которая была тогда для искровцев надёжной явкой: на адрес Качалова приходили письма Ленина, там товарищи встречались и обменивались искровской литературой; и Бауману ещё в первый период московской деятельности не раз случалось прятаться там от шпиков). Второй приезд Баумана в Москву пришёлся как раз на время зимних праздников, и Качалов пригласил Баумана во МХАТ на празднование Нового года – маскарад был очень кстати: загримированный Николай Эрнестович встретился в толпе гостей с нужными товарищами и сам повеселился от души (он был превосходным танцором, увлекался танцами ещё с ранней юности, а в жизни революционера-подпольщика возможность потанцевать выпадает нечасто). Качалов был из числа сочувствующих, а другая замечательная актриса МХАТа – Мария Фёдоровна Андреева – была членом партии, активной большевичкой; находившийся под её влиянием известный фабрикант и меценат Савва Тимофеевич Морозов не раз оказывал партии финансовую помощь и прятал у себя в доме революционеров. Бауман тоже пользовался его гостеприимством. Была ещё «жива» явка в Измайловской больнице; не раз Николай Эрнестович, переодевшись наборщиком, скрывался в тесных каморках рабочих Лефортова. Так, меняя квартиры, скрываясь от шпиков, строго соблюдая правила конспирации и, тем не менее, каждую минуту рискуя быть схваченным охранкой, Бауман работал. Первейшей задачей было – «завоевание местных комитетов для большинства», то есть разоблачение оппортунистических, раскольнических действий меньшевиков, налаживание новых и восстановление старых связей в широких слоях московских рабочих (организация конспиративных квартир, явок для проведения бесед, собраний); издание большевистской литературы, в особенности листовок и брошюр Ленина, разъяснявших рабочим смысл и значение раскола партии на II съезде. Громадную работу пришлось проделать Бауману по организации "Северного бюро ЦК" партии большевиков. Вместе со своими ближайшими товарищами и соратниками - Е. Д. Стасовой, С. Черномордиком (П. Ларионовым), Ф. В. Ленгником - Бауман создал в Москве прочный центр большевистского влияния, ленинского руководства рабочим движением не только в Москве, но и в целом ряде крупных промышленных городов северо-востока России. В это же время Николай Эрнестович являлся связным Центрального Комитета партии большевиков с Московским комитетом. Ленин и Крупская поддерживали тесные связи с "Северным бюро ЦК".
Первейшая задача – создать большевистскую типографию (шрифт и запасы бумаги, имевшиеся в распоряжении партии до II съезда, были захвачены меньшевиками). Вскоре это удалось сделать: рабочий Н.Н. Кудряшов раздобыл шрифт, и хотя станок был старый, примитивный, но при упорной работе на нём можно было отпечатать несколько тысяч листовок. Помещалась типография в церковном домике на Плющихе, где жил знакомый H.H. Кудряшова. Неподалеку находился полицейский участок, и Бауман, смеясь, говорил, что вряд ли полиция догадается сделать обыск почти что на своем дворе. Потом, однако, пришлось сменить ещё несколько адресов, и в результате типография начала работать на квартире, которую снимала жена Баумана, проживавшая по документам умершей Надежды Кузьминой. Это было довольно рискованно, однако надо было срочно издавать листовки – от Ильича приходили материалы, и начавшаяся война с Японией резко повысила интерес населения, в том числе и рабочих, к политике. Бауманская типография работала с полной нагрузкой, к марту 1904 г. вокруг неё группировалось до 20 работников – наборщиков, транспортёров, связистов. Но уже к этому времени Бауман заметил опасные признаки; филеры, по всем данным, получили какое-то косвенное указание о местонахождении типографии. Её пришлось перевезти на квартиру Кудряшова, а жена Баумана в апреле сняла дачу в пригороде. К 1 мая 1904 года подпольщикам большевистской типографии удалось напечатать несколько тысяч листовок. Текст первомайских прокламаций был составлен Бауманом, он просто и доходчиво объясняли рабочим их положение. Листовки шли нарасхват.
Но скоро и в окрестностях бауманской дачи, где хранилось много подпольной литературы, появились шпики. Однажды из-за явного филёрского присутствия Бауман сутки не мог выбраться с дачи и просил Кудряшова передать ему запасной костюм; запасного у Кудряшова не водилось – он попросту поменялся с Бауманом одеждой, и Николай Эрнестович под видом мастерового смог ночью благополучно уйти. Но когда утром Кудряшов в костюме Баумана вышел с дачи, за ним тут же увязался шпик; оторвавшись от него и запутав следы, рабочий едва успел вернуться к себе на квартиру и переодеться в какое-то старьё, когда к нему ввалились дворник с полицией, разыскивавшие «интеллигента в шляпе». Увидев вместо него более чем скромно одетого рабочего, полиция решила, что ошиблась, и не стала даже производить обыск. Обошлось… Но через небольшой промежуток времени Бауману опять пришлось по крайне срочному делу появиться на даче. На этот раз полиция подоспела вовремя: в ночь на 19 июня на даче были арестованы «Кузьмина» (Медведева), проживавшая вместе с ней под видом «прислуги» большевичка Тараева (наборщица, специально приехавшая из Питера для работы в бауманской типографии) и ночевавший там «неизвестный, отказавшийся себя назвать». Хотя Бауман был всё ещё в костюме Кудряшова, его в ближайшем полицейском участке сразу же опознали шпики. Перед ним вновь открылись двери тюрьмы. На этот раз – «Таганки».
Справедливо считая Баумана одним из крупнейших деятелей большевистского подполья, его поместили в изолятор – камеру в конце коридора, с «колпаком», закрывавшим окно, и дежурившим постоянно у дверей надзирателем. Бауман, однако, довольно быстро смог через одного из надзирателей наладить связь с другими политзаключёнными и с товарищами на воле, он был в курсе всего происходившего в стране, где нарастало революционное движение, и получал даже вести из-за границы, от Ленина, который осенью 1904 года вёл борьбу за созыв III съезда партии и в целях его подготовки организовал «совещание 22 большевиков» в Женеве. Резолюция совещания была привезена в Москву Р. Землячкой и стала известна заключённым Таганской тюрьмы, где тогда, кроме Баумана, находились почти все члены Северного бюро – Ленгник, Стасова, Черномордик – и ряд других видных большевиков. Они приняли решение написать из тюрьмы обращение ко всем комитетам партии в поддержку ленинской резолюции, что имело в тот момент важное значение. Ленин прислал на имя Стасовой знаменитое письмо с рекомендациями о подготовке к суду и работе с адвокатами. Бауману адвокат сказал, что можно с чисто юридической точки зрения «провести суд в мягких тонах», т.е. затушевать политическое значение Баумана – профессионального революционера: это дало бы шансы на значительное смягчение приговора. Но Николай Эрнестович категорически заявил, что процесс является для него очередной партийной задачей, и он пойдёт на суд под развёрнутыми партийными знамёнами.
Осенью 1904 г. политзаключённые Таганки провели массовую голодовку (в которой Бауман тоже участвовал), и под давлением общественности не только смягчился режим заключения, но некоторых (например, Стасову) выпустили на поруки до суда. В конце лета 1905 г., в связи с тем, что назначенный на конец августа суд был отложен, защитники обратились к судебной палате с просьбой об освобождении под залог тех заключенных по этому делу, которые еще оставались в Таганской тюрьме. Палата удовлетворила эту просьбу защитников. Однако в дело вмешалась прокуратура: освободили всех, кроме Баумана. Своеобразное признание заслуг: его враги сочли самым опасным. Но после того, как с часа на час ожидал освобождения, остаться в камере на неопределённый срок очень тяжело… А на воле – такие события! Первая русская революция набирает ход, бурлит рабочая Москва! Как нужен он сейчас там, на улицах, на заводах, с товарищами! Надо вырваться из тюрьмы любой ценой. Даже ценой здоровья. Бауман вновь объявил голодовку.
А события на воле принимали всё более грозный для царизма оборот. И Москва выступила на этот раз их главным застрельщиком. 19 сентября забастовали московские печатники, к ним присоединились печатники Петербурга, Киева, Одессы, Смоленска, Поволжья. Эта забастовка вскоре переросла во всеобщую политическую стачку. В начале октября забастовали рабочие и служащие Московско-Казанской железной дороги, забастовка тут же перекинулась на весь московский железнодорожный узел, к ней с небывалой прежде быстротой присоединились железнодорожники всех дорог России, работники почты и телеграфа. Среди требований забастовщиков было и освобождение политзаключённых. Осознав опасность, власти пошли на уступки – политзаключённых начали освобождать. 5 октября, после года и трёх с половиной месяцев заключения, был освобождён Бауман.
Николай Эрнестович немедленно связался с Московским комитетом большевиков (который после арестов руководителей летом 1904 года теперь был восстановлен и вёл активную борьбу) и был кооптирован в члены этого комитета. Бауман тут же окунулся в работу. Он посещает рабочие собрания в Лефортовском и Сокольническом районах, мастерских Курской железной дороги, радуется тому, как далеко шагнуло рабочее движение за время его пребывания в тюрьме. Бастует практически вся Москва (к забастовке присоединились даже… официанты!), на улицах – мощные демонстрации с развёрнутыми знамёнами, с пением революционных песен; в помещениях высших учебных заведений идут непрерывные совещания и митинги. Крупнейшим опорным пунктом большевиков стало Техническое училище.
В противовес рабочему движению в отдельных районах начинает поднимать голову «черная сотня». Полиция и охранное отделение усиленно формируют отряды, подбирая (и оплачивая) головорезов для «защиты царя-батюшки». Стремясь затормозить развитие революции, царское правительство издало манифест 17 октября, который обещал «незыблемые основы гражданской свободы», в том числе неприкосновенность личности, свободу совести, слова, собраний… и даже «законодательную думу». Разъясняя суть этого манёвра, МК большевиков писал в листовке, посвящённой манифесту, что напуганное всеобщей стачкой правительство, не видя другого выхода, бросается в объятия умеренно-либеральной буржуазии. Стачка нанесла царизму страшный удар, но одной забастовкой уничтожить его нельзя. Прокламация кончалась призывом: «Дайте нам оружие!..» Но дело не ограничилось одним призывом: в октябрьские дни в Москве по инициативе МК большевиков уже создавались и вооружались рабочие дружины, в обширных подвалах Технического училища дружинники практиковались в стрельбе.
На другой день после выхода манифеста, 18 октября, по всей Москве проходили мощные демонстрации рабочих, служащих, учащейся молодёжи: народ требовал реального исполнения данных в манифесте обещаний. Справедливо полагая, что правительство попытается оттянуть освобождение ещё остававшихся в тюрьмах политзаключённых, демонстранты со всей Москвы двинулись к «Бутырке» и «Таганке». Бауман шёл во главе колонны, направлявшейся к «Таганке» от Технического училища. Он был счастлив: «Подумать только - идем открыто, во главе тысяч рабочих! И куда? - в тюрьму, освобождать друзей!» - бросил он на ходу одному из своих спутников.
«Чёрная сотня» тоже готовилась к этим демонстрациям. Об этом было известно, колонну демонстрантов охраняли дружинники. Колонна направилась на Немецкую улицу (ныне улица Баумана). Николай Эрнестович шёл в первых рядах демонстрации. Вспоминает участник событий: «Впереди, у фабрики Дюфурмантеля, виднелась группа рабочих. «Они пойдут вместе с нами!..» - воскликнул Николай Эрнестович и быстро направился к фабрике. Он сильно торопился, чтоб не отстать от двинувшейся дальше демонстрации. В это время по улице проезжал извозчик - большая редкость в те дни, когда, при объявлении всеобщей забастовки, бастовали и извозчики. Бауман на ходу вспрыгнул на пролетку, торопясь к толпе рабочих. Один из демонстрантов успел передать Николаю Эрнестовичу красное знамя. «Не пройдет пяти минут, как я буду с вами!..» - крикнул, уезжая, Бауман. Так он и запечатлелся навек в памяти участников демонстрации: одухотворенный, на извозчике и с развевающимся красным знаменем в руках… В этот момент из ворот близ фабрики Щапова выскочил наперерез извозчику… черносотенец Михалин. Он трусливо озирался на удалявшуюся демонстрацию, сжимая в руке тяжелый отрез водопроводной трубы. Миг - и Михалин, подбежав сзади к пролетке, ударил Баумана в голову… Николай Эрнестович упал… красное знамя покрыло его. Убийца стремглав бросился к поджидавшим в воротах сообщникам».
Николай Эрнестович скончался через несколько минут, не приходя в сознание. Ему было всего 32 года… Товарищи отнесли его тело в Техническое училище, под охрану вооружённых дружинников. После окончания демонстрации 18 октября к Техническому училищу хлынули толпы рабочих: они шли проститься с товарищем и клялись отомстить за него. Бауман лежал на столе в актовом зале училища, покрытый красным знаменем; рядом стоял столик, на который рабочие клали деньги, – все знали, что они пойдут на вооружение рабочих дружин, на борьбу с «чёрной сотней». И не только с ней.
Рабочие поклялись пронести гроб Баумана через всю Москву. Полиция всячески стремилась не допустить публичных похорон, но ничего не смогла сделать. Похороны Баумана превратились в самую мощную демонстрацию, какой до той поры Россия ещё не видала. Десятки тысяч людей – вся рабочая Москва – вышли на улицы, они шли 6 часов; над колонной колыхались красные знамёна, плыли венки (каждый завод прислал свой скромный венок), звучали революционные песни. Гроб, накрытый красным полотнищем, попеременно несли члены МК большевиков, но был момент, когда его доверили нести присоединившимся к демонстрации солдатам: это как бы символизировало союз рабочих и солдат. Процессия шла через центр города на Пресню, к Ваганьковскому кладбищу, и ни полиция, ни «Чёрная сотня» не посмели вмешаться при виде этого человеческого моря. «Когда демонстрация от университета повернула по Никитской улице к Ваганьковскому кладбищу, оркестр и хор Московской консерватории в полном составе вышли навстречу процессии. Дирижер взмахнул рукой, и совершенно неожиданно, покрывая весь шум манифестации, летя ввысь выше толпы, выше реющих знамен, уносясь в синеву неба, зазвучали величавые и торжественные звуки похоронного марша: «Вы жертвою пали в борьбе роковой любви беззаветной к народу…» Да, к похоронам Баумана с полным правом можно применить слова Маяковского: как и смерть Ленина в 1924 г., так и смерть его верного соратника в октябре 1905 г. тоже стала «величайшим коммунистом-организатором» рабочего класса… А потом были героические дни Декабрьского вооружённого восстания, бои на Красной Пресне (недалеко от Ваганьковского кладбища). Через 12 лет пришёл Великий Октябрь.
Бауман для многих поколений советских людей остался любимым героем-революционером. Его именем были названы около полусотни улиц в разных городах и посёлках Советского Союза, площадь в Москве (ныне опять переименована в Елоховскую) и район Москвы (теперь переименованный в Басманный), московское трамвайное депо, теплоход, два моста в Москве, сад и станция метрополитена, совхоз в Казахстане; Казанский ветеринарный институт и Московское Высшее техническое училище (теперь Академия) носят имя Баумана. В 1963 году был снят кинофильм «Николай Бауман». В советское время о революционерах сняли много разных картин, некоторые из них имеют значение только благодаря своей теме, но есть и немало высокохудожественных произведений. Даже среди этих лучших фильм о Баумане выделяется как подлинный художественный шедевр: сценарий почти документальный по содержанию, прекрасная музыка, великолепный состав актёров: в роли Баумана – молодой Ледогоров (одна из лучших его ролей), его жена – Мирошниченко, Андреева – Быстрицкая, Савва Морозов – Копелян. Сейчас в интернете можно найти всё, если знать, что искать. Если ещё не видели его – посмотрите: катарсис обеспечен.
В стихотворении Бориса Гунько «Революция и любовь» (из которого Анатолий Беляев сделал прекрасную песню) есть потрясающая строфа:
Революция! Жертвы твои
Как горящие в сумраке свечи:
К торжеству бескорыстной любви
Нас ведут через бури и сечи…
Это – точно о Баумане… Хотя он всё-таки не свеча, а светоч. Факел. Его образ, его жизненный подвиг – моральная опора для всех, кто посвятил свою жизнь делу Коммунизма.