ENG
От редакции.
Мы продолжаем серию материалов под рубрикой «Они прокладывали дорогу в будущее».
Он родился в 1879 году в Коломне, в бедной «полумещанской рабочей семье»; когда он был ещё маленьким ребёнком, родители переехали в Москву. Здесь жить пришлось в ужасной скученности: восемь человек в одной комнатушке. Отец Зиновия, отставной солдат, служил сторожем с нищенским жалованьем; мать, чтобы прокормить семью, стирала и стряпала – не только на богатых, но и на бедняков; когда случалось работать кухаркой на свадьбах или похоронах, приносила домой объедки и огрызки, и тогда дети имели шанс наесться до сыта. Отец, суровый, но не пьющий и грамотный, чувствуя способности младшего сына, мечтал, чтобы он получил образование. И действительно – мальчика отдали в школу, но когда отец умер, со школьными занятиями пришлось проститься и начать трудовую жизнь. Тогда Зиновию было всего 13 лет. Подросток поступил в учение к своему старшему брату, но у того рука была тяжёлая, и через год Зиновий «сбежал от побоев», и начался его «кочевой период по заводам». Он научился кузнечному и слесарному делу, и когда стал помощником слесаря «на паровозах» в Долгоруковском парке, то уже мог помогать материально семье из своей 13-15 рублёвой получки.
С марксистской литературой он тогда ещё не был знаком, но классовым чутьём обладал несомненно: очень не любил попов и хозяев; прочитав в одной из первых попавших в его руки нелегальных книг: «Один ест за сто человек, а другой голодает», начал, по его собственным словам, «волком смотреть на каждого толстого и на каждую полицейскую шинель». Юноша примкнул к революционному движению, вступил в марксистский кружок, стал распространителем листовок. Дальше, как у многих начинающих революционеров, – традиционные тюремные университеты: в 1896 году – краткосрочный арест, вскоре затем – второй, теперь уже почти на год в Таганке. Это первое серьёзное революционное крещение далось Литвину тяжело: на питание арестантам выделялось всего 6 копеек в день, что означало полуголодное существование, а с воли он ничего не получал, кроме книг; но главное – его, как «рецидивиста», невзлюбил начальник тюрьмы, и за каждый пустяк следовало суровое наказание – карцер, лишение книг, прогулок; дважды за ложь на допросе он был жестоко избит, причём самим Зубатовым – идеолог «полицейского социализма» не брезговал палаческим ремеслом.
После тюрьмы – высылка под надзор: Калуга, Тамбов; затем полулегальная работа в Москве, переезд в Петербург; там Литвин устроился работать на Путиловский завод. К этому времени многие бывшие товарищи Зиновия подались кто в экономисты, кто в зубатовцы, но всё же единомышленников удалось разыскать. Опять работа в марксистских кружках, и опять – тюрьма: Петропавловка, Кресты, предварилка… Петербургские тюрьмы показались Литвину несколько лучше московских, но тем не менее они успешно довершили дело, начатое коллегами из «первопрестольной»: когда, отсидев год, Зиновий вышел на свободу, здоровье его было основательно подорвано, а голова почти совсем побелела.
Опять высылка под надзор полиции – на этот раз в Тифлис. Там он встретил товарищей из Тулы, инженера Рябинина и М.И.Калинина, который работал токарем в железнодорожных мастерских. Одновременно с прибытием Литвина в Тифлисе появилось большое количество нелегальной литературы, и полиция была не столь тупа, чтобы не связать между собой эти два факта: вскоре Литвин, а вместе с ним Калинин и многие другие поднадзорные были опять арестованы. Зиновия продержали в тюрьме, в Метехе, около 5 месяцев, затем выслали в Тамбов, а оттуда на родину, где его ждало предписание: сдать в солдаты и направить в Туркестан в распоряжение тамошнего генерал-губернатора. Тот, в свою очередь, распорядился послать Литвина в крепость Термез стрелком.
В крепости было тяжело – большинство офицеров, по указанию вышестоящего начальства, относилось к Литвину плохо, придирались по каждому поводу и без повода; лишь двое молодых тайком выражали сочувствие, но он им не очень доверял и не расслаблялся, «всегда держал себя, как требует дисциплина». По счастью, эти мучения продолжались недолго. Совсем по пословице: «Не было бы счастья, да несчастье помогло»: здоровье Литвина было в тюрьмах сильно подорвано, а военные врачи в крепости оказались порядочными: его «поставили на комиссию», и бригадный врач, «старый полународник, у которого сын сидел», вопреки давлению сверху, подписал полное увольнение. Правда, мытарства на этом не сразу кончились, Литвин немало натерпелся ещё и в крепости, и в Коломне (куда его направили, когда из Петербурга пришло, наконец, «настоящее увольнение»), где местный воинский начальник ещё помучил его комиссиями. В конце концов, Зиновию разрешено было выехать в Нижний Новгород, где его радушно встретили товарищи, особенно Яков Свердлов, и помогли подлечиться и окрепнуть.
Оправившись, Литвин уехал в Вариху к Тер-Акопяну, там работал слесарем (и, конечно, занят был не только этой работой); опять арест, 2 месяца тюрьмы. Возвратился в Нижний; там под руководством партийного комитета организовал забастовку… приказчиков! Опять арестовали, но под давлением забастовщиков вынуждены были освободить. Теперь с фальшивыми документами Литвин отправился в Москву. Там как агитатор организует открытые массовки у ворот заводов и фабрик…
А это уже – 1905 год! Начинается Первая русская революция. Россия бурлит, особенно Москва – как кипящий котёл. Бесконечные митинги. Литвин выступает всюду, куда посылает МК. В июне – опять арест (похоже, уже шестой), опять Таганка; но через три месяца, в октябре, мощнейшая забастовка руководимого большевиками московского пролетариата освобождает часть политических заключённых. Литвин-Седой выходит, наконец, на свободу.
Забыта тюрьма, забыта недавняя 13-дневная голодовка; откуда только силы берутся – он вновь выступает на митингах, агитирует за восстание, призывает к оружию, выдвигает лозунг «крепите союз с моряками и солдатами»; сам выступает и по организации союзов. Об одном таком митинге хочется привести собственный рассказ Зиновия Яковлевича – очень уж он колоритный: «Однажды один из членов МК сообщил, что в «Аквариуме» будет митинг охотнорядских мясников: «Нужно выступить, говорить о союзе и осторожно коснуться кое-чего другого, - и добавил: - Мы пошлём в ваше распоряжение дружину, и вы вооружитесь…» Как на бой, ринулся я на тот митинг, как на спорт, редко с такой страстью я где-либо выступал потом. Увидав полный зал упитанных, красных, полупьяных мясников, в фартуках и с ножами, я твёрдо решил, что заставлю их слушать и о попе, и о религии, и о боге, об уряднике, приставе, дворянине, и о свержении царя. Заставлю их слушать об их избиениях студентов и евреев. К чёрту осторожность. – был шум, были крики. Я выполнил намеченную программу. Помню лица отдельных товарищей – то одобряющие, то ждущие взрыва, а потом… мясники мне на Пресню посылали мясо».
На Пресню, потому что именно туда, на Трёхгорку, на самый ответственный участок послал Литвина-Седого МК большевиков. Да, там много пришлось поработать. Декабрьское вооружённое восстание – это первая и, пожалуй, самая высокая вершина в биографии Литвина-Седого. Он стал начальником штаба пресненских боевых дружин, фактически возглавил вооружённую борьбу. «На Пресне приходилось всё делать: и устанавливать связи, и собирать оружие, и обыскивать, и помогать судить и т.д. и т.п., всё как должно быть в осаждённоё и всё более замыкаемой кольцом крепости…» Оружия мало, пулемётов нет, но Пресня борется. Голова Литвина-Седого оценена в 3000 рублей (огромные по тем временам деньги!), голова его помощника Медведя – в 1000 рублей. Они смеются: «А сколько за наши фугасы Дубасов даёт?» Начальник штаба отнюдь не сидит где-нибудь в штабе – он сражается на баррикадах вместе с дружинниками, он дважды ранен. Революционная волна идёт на спад – «Питер работает, Москва живёт уже полуобыденно». Что делать героям восставшей Пресни? Сражаться до последней капли крови и всем погибнуть, раз победа на этот раз невозможна – силы слишком неравны? Нет! Они уверены – Россия ещё только пробуждается для борьбы за лучшую, справедливую жизнь; будут новые волны революции, новые, победоносные восстания – для них надо сберечь оружие и людей. И Литвин-Седой распустил дружины, объявив, что «восстание ликвидировано, но не побеждено – оно в будущем»; дал приказ – расходиться и прятать оружие.
Почти чудом ему самому удалось выбраться с Пресни и скрыться у товарищей. Но оставаться в Москве и вообще в центральной России, где его приметы знает каждая полицейская ищейка, разумеется, нельзя. Залечив раны, Литвин перебрался в Финляндию, где под руководством большевика Дубровинского, с ведома В.И. Ленина, при помощи рабочих русского отдела и финской Красной гвардии создаёт «Военную организацию РСДРП»; от неё он был избран делегатом Стокгольмского съезда партии.
А дальше был Свеаборг… Вооруженное выступление матросов и солдат гарнизона русской морской крепости Свеаборга близ столицы «Великого княжества Финляндского» Гельсингфорса (ныне - Хельсинки) произошло 18-20 июля 1906 года. И Литвин-Седой принял в нём самое активное участие. Оно планировалось как часть общего восстания на всём Балтийском флоте (и одновременно со Свеаборгским, действительно, произошло восстание в Кронштадте и на крейсере «Память Азова»). Однако большинство моряков-балтийцев не поддержало восстание, оно было подавлено, часть повстанцев погибла при обстреле крепости, другие были захвачены в плен, осуждены военным судом, руководители расстреляны. Литвин-Седой избежал этой участи. Но он очень тяжело переживал Свеаборгскую трагедию: «В результате провокации и измен расстрелы артиллеристов, минёров, расстрел двух прекрасных юных офицеров-большевиков, отказавшихся от спасения: поручиков Емельянова и Кохановского, лучших прообразов офицеров, порвавших со средой, с положением и принявших тяжкую, не по плечу, команду целой крепостью на семи островах…» В Финляндии оставаться было больше нельзя: Литвина искали всюду; несколько дней он скрывался у писателя Л. Андреева, потом у разных финских активистов. В результате тяжёлого нервного потрясения, вызванного пресненскими расстрелами и свеаборгскими казнями, здоровье Литвина-Седого серьёзно расстроилось, и по директиве ЦК партии он был отправлен на лечение в Лозанну.
Эмиграция. Швейцария, Бельгия, Франция… Тяжелое время. Голод. Надо найти работу и надо учиться – прежде всего, языку. А эмиграция между тем оживает – революция в России идёт на спад, реакция гонит участников недавних событий за границу. Большевики организуют «идейные кружки», для рабочих – секции, в которых выделялась секция металлистов; через них устанавливается связь с синдикатами и французским рабочим движением. Литвин-Седой жил во Франции как финский гражданин Виллонен, среди своих имел кличку Иголкин, работал как автомобилист. Вместе с товарищами он принял участие в нашумевшей тогда забастовке шоферов и проявил себя так, что один французский товарищ посоветовал ему уехать на год-два из Франции. В 1912 году Зиновий Яковлевич выехал в Канаду; «испытав все прелести американской эмиграции, побывав и у духоборов как разъезжий агитатор, двинулся из Виннипега в Нью-Йорк. Побыл около 5 месяцев и в лапах Форда…, (затем) направился в Париж, где жила семья».
1914 год. Начало первой мировой войны. Под угрозой высылки в Россию Литвина-Седого мобилизовали во французскую армию как техника-шофёра для работы в санитарной секции. При этом, конечно, он не прекращал партийной работы, в частности, деятельности агитатора. Как следствие – два ареста, в первый раз три месяца тюрьмы (дело было прекращено, по-видимому, за недоказанностью), второй раз уже в 1916 году в Амьене его два месяца продержали в военной тюрьме по подозрению в распространении брошюры о Циммервальде, но в итоге вынуждены были снова освободить.
1917 год. Литвина-Седого по состоянию здоровья уволили из французской армии. Наконец-то! И только теперь он узнаёт о бурных событиях на Родине, о Февральской революции, об отречении Николая II… Скорее назад, в Россию!
В Петроград Литвин-Седой прибыл в апреле 1917 года. Встретился с В.И. Лениным. От тов. Зельмы получил рекомендательные письма и отбыл на фронт… Нет, не в качестве командира: он стал младшим механиком 3-го авиационного полка. Вскоре был избран в Киевский Совет, проводил там борьбу против юнкеров, Рады. Но тут Киев заняли петлюровцы. Седому удалось выбраться оттуда, он возвратился в Москву, несколько месяцев проработал в Красно-Пресненском районе, а затем вместе с 123-м стрелковым полком ушёл на калединский и красновский фронт. В 1919 году, опять по болезни, армию пришлось оставить. И снова он – на Украине, занят строительством военной узкоколейной дороги, которое было прервано наступлением Деникина.
В Москву Седой явился «с громадным военным имуществом», сдал таковое куда следует, и был определён на работу в Центральное Управление Военных сообщений, затем его послали на усиление транспорта в НКПС. (Тогда же от Красной Пресни был избран в ЦКК ВКП(б).) Приключения на этом не кончились – он ещё дважды ездил специальным курьером в Киев к Х.Г. Раковскому и Д.З. Мануильскому.
«С 1922 г. работаю на различных постах хозяйственно-организационной жизни нашей страны и выполняю задания партии и соввласти», - пишет Литвин-Седой в автобиографической справке для словаря «Гранат» (из которой, в основном, и взята информация для этого очерка). С 1921 по 1939 год, т.е до выхода на пенсию, Зиновий Яковлевич работал директором хлопчатобумажного техникума.
З.Я. Литвин-Седой - пример истинной большевистской скромности. С такой невероятной биографией, с такими заслугами перед революцией Литвин-Седой после её победы не стремился к власти, к большим должностям, к бюрократическим привилегиям. Даже в этой автобиографии для «Граната» он практически не говорит о своей роли в Свеаборгском восстании; полученные на пресненских баррикадах раны небрежно называет «царапинами»; являясь делегатом ВОСЬМИ (!) партийных съездов (IV, VIII, X, XI, XIII, XIV, XV, XVI), вскользь упоминает только об одном из них и совсем не говорит о том, что многие годы был бессменным депутатом Моссовета. Почему? Потому что для него важна была не собственная роль в исторических событиях, не власть и не слава, а победа дела, за которое боролся, победа Социалистической Революции и укрепление Советской власти. Так мыслил, конечно, не только он, но и огромное большинство его товарищей – истинных, идейных коммунистов. И в этом – не только их благородство, но и глубокая мудрость.
Материал подготовлен В.А.Басистовой